Валленштейн

— Впрочем, участие в боевых действиях на стороне Лиги не умаляет вины барона фон Рейнкрафта, — добавил епископ с раздражением, — а сильно усугубляет её, так как этот рыцарь лишь компрометирует святое дело защиты церкви от еретиков-протестантов. Необходимо будет срочно дослать запрос по этому щекотливому делу герцогу, а в случае необходимости — самому императору и, разумеется, нужно будет обратиться в курию. — Епископ, внезапно оборвав свою речь и внимательно оглядев всех присутствующих, пытаясь выяснить, какое впечатление его слова произвели на членов трибунала, произнёс со змеиной улыбкой: — А теперь прошу всех вас в мою скромную обитель, мою келью, где я постоянно обитаю и где нам предстоит встреча с легатом[202] самого Его Святейшества Папы! — С этими словами епископ с благоговением поднял заплывшие жиром глаза к закопчённому потолку застенка.

Они прошли по длинным запутанным коридорам подземелья резиденции епископа, поднялись на первый этаж, долго плутали по различным переходам и галереям, пока не очутились в небольшой, скромно обставленной келье, где, кроме грубо сколоченного из сосновых досок стола, единственного деревянного стула без спинки и узкого лежака, покрытого грубым шерстяным покрывалом, ничего не было. Только на серой голой каменной стене висело Распятие, а на железном штыре на противоположной стене: власяница, длинные чёрные чётки и хлыст для самобичевания, а на столе пылилась Библия. Эту келью хитроумный епископ Мегус велел оборудовать подобным образом для демонстрации всем окружающим и особенно посланникам Римской курии своего благочестия и аскетического образа жизни. Однако, наблюдательный Хуго Хемниц мгновенно оценил убранство кельи и, мельком взглянув на упитанную фигуру епископа и его лоснящуюся от «религиозных подвигов» физиономию, с трудом подавил ироническую ухмылку.

Епископ собственноручно зажёг жалкий огарок свечи на столе и торжественно заявил:

— Легат Его Святейшества, преодолевший опасный путь через земли, кишащие протестантами и прочими еретиками, появится здесь сразу после вечерней молитвы в соборе. Последуем и мы его благочестивому примеру. — С этими словами епископ неуклюже опустился на колени перед Распятием и горячо зашептал молитву.

Всем остальным ничего не оставалось, как последовать его примеру... Их молитва длилась более двух часов, а в это время те, кого они ожидали, уже находились у самой резиденции главы местного диоцеза. Аббат Гийом в роскошной лиловой сутане папского нунция как раз выбрался из потршеза, который несли четыре посвящённых в степень новициата рослых иезуита, переодетых в рясы монахов-капуцинов. Пешком его сопровождали ещё шестеро монахов ордена Святого Франциска, среди которых брат Бенедикт и патер Ордоньо[203] ничем не выделялись. Несмотря на босые ноги в побитых деревянных сандалиях и изрядно потрёпанную серую рясу, подвязанную пеньковой верёвкой, патер был главным в этой делегации, но, как один из ближайших помощников и советников генерала ордена иезуитов, должен был сохранять строгое инкогнито. В качестве папского легата на встречу с епископом Мегусом отправили аббата Гийома — секретаря и телохранителя патера Лемормена, известного в Шверине под именем брата Бенедикта — простого монаха-минорита. Патеру Ордоньо, как и профессу ордена иезуитов патеру Лемормену в этой делегации предназначались скромные роли статистов и заодно шпионов. На безымянном пальце патера Ордоньо поблескивал ничем не приметный серебряный перстень, который любой из посвящённых иезуитов узнал бы из тысячи. Это был перстень генерала ордена, дававший хотя и временную, но ничем не ограниченную власть его обладателю в любой из тридцати девяти провинций, на которые иезуиты поделили весь мир.

Мимо прогрохотала какая-то карета. Аббат Гийом и его свита машинально посмотрели вслед, но их внимание теперь всецело было сосредоточено на предстоящем визите к епископу. Внезапно аббат резким движением оттолкнул патера Ордоньо в сторону и прикрыл своим телом: из заднего окошка бешено мчавшейся кареты раздался выстрел, и телохранитель, стоявший за спиной патера, растянулся на мостовой. Пуля раздробила ему череп. Учитывая, что несчастный был одного роста со своим патроном, стало совершенно ясно — кому предназначалась пуля.

Аббат мгновенно выхватил из складок сутаны длинноствольный пистолет и, почти не целясь, выстрелил вслед карете, однако она уже успела умчаться слишком далеко и, свернув на мост через Зуде, грохотала коваными колёсами на противоположном берегу. Аббат проворчал что-то на родном бретонском наречии, вероятно, проклятие, сунул разряженный пистолет под сутану за пояс и, мрачно усмехнувшись, сказал:

— Похоже, инкогнито раскрыто, ваша экселенция, поэтому нам лучше быстрее скрыться в резиденции епископа.

Патер Ордоньо в ответ тоже улыбнулся и, склонившись над трупом телохранителя, произнёс:

— О, Господи, прими его душу! Amen. Лишь только вернусь в Мадрид, я лично отслужу заупокойную мессу по нашему бедному брату Бальтазару, чтобы ему легче было пройти чистилище и обрести вечный покой.