Вальпургиева ночь. Ангел западного окна

Вот впереди раскрывается просторный дол с разбросанными грядами невысоких холмов. Кони во весь опор летят к реке. Вдали вырастает город… Очертания мчащихся коней потускнели, и вскоре от них остались лишь серые пряди тумана… А я очутился на ярком солнце, погожее августовское утро вставало над городом, я еду верхом по широкому каменному мосту, вдоль его парапетов с обеих сторон высятся изваяния святых и королей. На берегу беспорядочно лепятся друг к другу старые неказистые домишки, выше на склоне — потеснившие их горделивые дворцы и замки, но даже эти величественные строения подавляет громадная крепость, ее мощный хребет и могучие мрачные стены, вознесшие ввысь над зеленым холмом зубцы, башни и галереи, острые шпили соборов. Градчаны^{107}! — возвестил мне внутренний голос.

Значит, я в Праге? В Праге? Кто в Праге? Кто такой я? Что меня окружает?.. Пустив коня шагом, еду по каменному мосту через Влтаву, никто не обращает на меня внимания, а здесь многолюдно, бюргеры и крестьяне спешат мимо статуи святого Иоанна Непомуцкого^{108} на тот берег, на Малую Страну^{109}. Я приглашен во дворец Бельведер, император Рудольф назначил мне аудиенцию. Бок о бок со мной, верхом на соловой кобыле — провожатый, он в богатом, хоть и сильно поношенном плаще, подбитом мехом, — странно, ведь на небе ни облачка и солнце пригревает. Должно быть, в гардеробе моего спутника плащ на меху — самый роскошный наряд, вот он и решил нарядиться побогаче, чтобы не ударить в грязь лицом, явившись пред августейшие очи. Вдруг подумал: «Щеголь с большой дороги». То, что и сам я в старинном платье, ничуть меня не смущает. Что тут удивительного? Ведь нынче у нас день святого Лаврентия^{110}, десятое августа, а год, считая от Рождества Христова, одна тысяча пятьсот восемьдесят четвертый! Белый конь принес меня в прошлое, сообразил я и никаких чудес в этом не увидел.

Мой спутник, малый с мышиными глазками, покатым лбом и крохотным подбородком, — Эдвард Келли, я лишь с большим трудом уговорил его не останавливаться на ночлег в гостинице «У последнего фонаря», где обыкновенно живут провинциальные толстосумы, бароны да эрцгерцоги, приехав в столицу и дожидаясь приглашения ко двору.

Келли единолично распоряжается нашим тощим кошельком, проворачивает всякие темные делишки и всегда выходит сухим из воды, воистину как преуспевший в своем мошенническом ремесле балаганный шарлатан! Он ухитряется наполнять, наш кошель и не гнушается никакими, самыми постыдными сделками; человек моего звания скорей согласится отрубить себе руку, но не пойдет на подобные аферы, уж лучше, если сие угодно Богу, подохнуть в трущобе или под забором… Я сознаю — я Джон Ди, я стал тем, кто является моим же далеким предком, иначе я не помнил бы с такой отчетливостью все события, разыгравшиеся в моей жизни с того дня, когда я бежал, тайно покинув Мортлейк, бросив на произвол судьбы родовой замок… когда бежал из Англии!

Мне вспоминается, как наш утлый парусник боролся с бурей в водах Ла-Манша, я вновь разделяю смертельный ужас Джейн, моей жены, когда она в безумном страхе стискивала мои руки и дрожащим голосом заклинала: «С тобою, Джон, я радостно встречу смерть! Умереть с тобой, о, как радостно! Только не дай мне погибнуть одной, не дай в одиночестве потонуть в зеленой бездне, из которой нет возврата!» А затем тяжкое путешествие по Голландии: отдых и ночлег в грязных трактирах — на лучшее средств не осталось. Мы голодали и жестоко страдали от холода, как последние бродяги, бесприютные скитальцы — я с женой и малым ребенком, да еще в сопровождении ловкача Келли, мнимого аптекаря и шарлатана, однако если бы не его бессовестные мошенничества, мы бы не выжили на северогерманской равнине той суровой и вьюжной зимой, наставшей в 1583 году необычно рано.

В трескучие морозы мы наконец достигли Польши. Келли ухитрился за три дня исцелить варшавского вельможу, страдавшего падучей, он пользовал больного сладким вином, в котором растворил несколько крупинок белого порошка святого Дунстана. Кошель наш наполнился, и мы смогли продолжить путь в поместье воеводы Лаского. Он принимал нас с великим почетом и расточительно щедрым гостеприимством. Целый год Келли блаженствовал, нагуливал жирок и, якобы от имени вызванного духа вещая измененным голосом, сулил тщеславному князьку все до единой европейские короны. Он бы и по сей день с превеликим удовольствием морочил голову польскому воеводе, пришлось мне вмешаться и положить конец мошенническим проделкам, настояв на продолжении нашего путешествия в Прагу. К тому времени Келли успел прокутить почти все деньги, которые мы, вернее, он вытянул у пана Лаского. И вот, из Кракова, где я получил послание Елизаветы, которое могло служить рекомендательным письмом и открывало путь ко двору, мы отправились к Рудольфу Габсбургскому… Ныне я в Праге и вместе с женой, сыном и Келли поселился у лейб-медика его императорского величества, прославленного ученого Тадеуша Гаека^{111}, в особняке на главной площади Старого места^{112}.