Вальпургиева ночь. Ангел западного окна

Кожевник своей узловатой рукой указал на черную повязку.

— Ян Жижка! Ян Жижка из Троцнова! — закричал он.

— Ян Жижка из Троцнова! — громким шепотом повторяли остальные.

— Ян Жижка из Троцнова! — визгливо ужаснулся лакей и закрыл ладонями лицо. — Богемская Лиза говорила, он должен вернуться!

— Богемская Лиза предсказала! — подтвердили голоса из темных углов.

Зрцадло вытянул левую руку и начал шарить ею в воздухе, будто ища голову стоявшего на коленях человека.

Глаза актера были неподвижны, как у слепого.

— Kde ma svou ples? — услышала Поликсена глухой голос и мысленно перевела: «Монах, где твоя тонзура?»

Со зловещей медлительностью одержимый поднял кулак и вдруг обрушил его на невидимую голову, точно ударил молотом по наковальне.

Толпа вздрогнула от ужаса — у всех на глазах Ян Жижка, явившийся из времен таборитов, размозжил поповский череп.

Поликсене казалось, что она ясно видит рухнувшую на пол фигуру в серой сутане… Рассказы о гуситских войнах, тайком прочитанные ею в детстве, становились живыми картинами — вот на белом коне черный Жижка в железных доспехах скачет вдоль строя своих отрядов, на солнце сверкают косы и шестоперы; а там — вытоптанные поля, пылающие деревни, разграбленные монастыри.

Перед ней развертывалась кровавая битва с адамитами^{11}, обнаженные мужчины и женщины под предводительством неистового Борека Клатовского, вооружившись лишь ножами и каменьями, бросаются на таборитов, рвут зубами горло врагу, сеют вокруг смерть, забивая людей, как бешеных псов, а сорок последних берут в кольцо, чтобы потом заживо сжечь на кострах… Она слышала гул и гомон войны на пражских улицах, перекрытых тяжелыми цепями, чтобы остановить натиск безумных таборитов; слышала вопли ужаса, издаваемые бегущим с Градчан гарнизоном, удары каменных ядер, звон булав и секир, свист пращей.

У нее на глазах сбывалось проклятие умирающих адамитов: «Да ослепнешь ты совсем, одноглазый Жижка!» Прожужжавшая в воздухе стрела поразила зрячий глаз воеводы. Опершись обеими руками на плечи своих атаманов, он стоит на холме в кромешном мраке своей слепоты, а внизу при ярком свете дня кипит смертный бой. Она слышала, как Жижка отдает приказы, точно серпом косившие вражеские ряды. Она видела, как смерть, подобно молнии, срывается с его простертой руки… А потом… потом — самое страшное: Жижка умер от чумы, и все-таки… все-таки он жив! Его кожа натянута на барабан! И его голос стал страшным, лающим барабанным боем, который обращает в бегство всех, кто его заслышит.

Ян Жижка, слепой и бескожий, призрак на полусгнившем коне, незримо мчится впереди своего войска и ведет его от победы к победе!..

У Поликсены волосы зашевелились на голове при мысли, что дух Жижки мог воскреснуть и вселиться в одержимого актера.

Слова актера ураганной силой ломили заговорщиков, звучали то оглушительно и властно, то хрипло, с присвистом, как удары бича, слагаясь в отрывистые фразы и словно выбивая из мозгов собравшихся остатки здравого рассудка.

Каждый слог оглушал, подобно удару булавы.

Поликсена не могла разобрать слов (от волнения кровь шумела в ушах), но угадывала их общий смысл — по фанатическому блеску в глазах мятежников, по сжатым кулакам, по наклону голов, то и дело пригибаемых громовыми раскатами властного голоса.

Ей казалось, что пальцы прапрабабки все еще держат в тисках горло русского кучера.

«Эти образы вышли из моей души, став призраками, которые делают теперь свое дело там, внизу», — подумала Поликсена, и ее вдруг осенило, что она освободилась от них и какое-то время может быть самою собой.

Оттокар поднял глаза к потолку, словно чувствуя ее присутствие, и уперся в нее взглядом.

Как знаком был ей этот взгляд, мечтательный и отрешенный.

«Он ничего не видит и ничего не слышит, — догадалась она. — Слова одержимого обходят его стороной, исполнилось то, о чем молил голос в домике под липами: „Пресвятая Дева… Утоли его жажду, но не дай ему обагрить свои руки кровью человеческой…“»

И словно мощным распевом органных труб, ее душа наполнилась безмерной любовью к Оттокару, такой любовью, которую она прежде сочла бы невозможной, недосягаемой для смертных.

Упала завеса с глаз, и открылось будущее. Поликсена увидела преображенного Оттокара, он стоял со скипетром в руке, а на голове сверкала королевская корона. Призрак, который слился с юным музыкантом, предстал теперь во плоти, в нем играла живая кровь.

Теперь она поняла, какая жажда томила его, он мучился тоской по ней, Поликсене!

«Моя любовь — лишь слабый отблеск его любви». Это было новым потрясением, мысли путались и разбегались.

Слова Зрцадло доходили до сознания глухими раскатами далекого грома. Он говорил об увядшем великолепии Богемии и о том, как воссияет ее звезда в будущем. И вот прозвучало слово «король»! Неужели она ослышалась?

Она заметила, как вздрогнул при этом Оттокар и каким пристальным стал его взгляд, будто он вдруг узнал ее. Он побелел как полотно, схватился за сердце, и было видно, что ему приходится напрягать все силы, чтобы устоять на ногах.