Вальпургиева ночь. Ангел западного окна

Надеясь, что по слабости зрения он неверно прочитал надпись на календарном листке, лейб-медик нацепил очки, чтобы изучить его повнимательнее, но комнату наполнил вдруг ледяной холод, и очки мгновенно запотели.

Едва он успел снять их, как увидел перед собой человека, почти голого, в одном лишь кожаном переднике, темнокожего, долговязого, неестественно тонкого. На голове — черная митра, мерцавшая золотыми искрами.

Императорский лейб-медик сразу смекнул, что это не кто иной, как Люцифер, но это ничуть не удивило его, так как в глубине души он давно готовился к подобной встрече.

— Ты тот, кто исполняет любые желания? — спросил Флюгбайль с нечаянным поклоном. — А ты можешь еще и?..

— Я — бог, от которого люди ждут исполнения своих желаний, — прервал его фантом и указал на свою набедренную повязку, — я — единственный препоясанный среди богов, остальные бесполы. Только мне дано знать, что такое желания, ибо тот, кто не имеет пола, забыл и никогда уже не вспомнит, что значит вожделеть. Всякое желание вырастает из непознаваемого глубинного корня, который сокрыт в половой сущности живого создания, даже если цветущая ветвь — пробудившееся желание — как будто не имеет ничего общего с полом.

Я единственный милосердный в сонме богов… Нет такого желания, которое укрылось бы от моего слуха и не было бы исполнено мною.

Но я внемлю лишь желаниям воистину живых душ, их озаряю я, потому и зовусь Люцифером, сиречь Светоносным.

Но я глух к желаниям ходячих трупов, и эти мертвецы страшатся меня.

Я безжалостно кромсаю тела людей, если того хотят их души, я немилосердно режу по живому, подобно тому как милосерднейший хирург, обладающий высшим знанием, отсекает пораженные гангреной конечности.

Уста иных людей призывают смерть, тогда как их души молят о жизни, таковых я обрекаю жить. Многие жаждут богатства, но их души тяготеют к бедности, дабы пройти сквозь игольное ушко. Таковых я делаю нищими в этом мире.

Твоя душа и души твоих предков истосковались по сну в земном бытии. Посему я сделал вас лейб-медиками, заточил ваши души в каменном граде и окружил вас людьми из камня.

Флюгбайль, я знаю, чего ты хочешь! Тебя томит желание стать молодым!.. Но ты сомневаешься в моем могуществе и не веришь, что в моих силах вернуть былое. А потому в неверии своем помышляешь все больше о сне и опочивальне… Нет, Флюгбайль, я не отпущу тебя, ведь твоя душа не согласна с тобой, она жаждет молодости.

А посему исполню желания вас обоих, молодого и старого.

Вечная юность есть вечное будущее, а в царстве вечности даже прошлое воскресает как вечное настоящее…

Тут, к вящему удивлению императорского лейб-медика, фантом начал исчезать, становясь совершенно прозрачным, а на месте растворившейся в воздухе груди все отчетливее проступала какая-то цифра, и наконец ясно обозначилась дата: 30 апреля.

Чтобы окончательно избавиться от этого морока, он хотел было протянуть руку и оторвать листок календаря, но рука не послушалась, и он понял, что до срока ему никуда не деться от Вальпургиевой ночи с ее призраками.

«Однако мне предстоит восхитительное путешествие, — утешал он себя. — А лечебный курс омоложения в Карлсбаде сделает свое дело».

Поскольку он все не мог проснуться, ему ничего не оставалось, кроме как еще глубже погрузиться в беспамятную дрему, в сон без сновидений.

Ровно в пять с ужасающим постоянством раздавался терзающий уши лязг — это внизу, в Праге, возле чешского театра, визжал и гремел на повороте утренний трамвай, нарушая покой и сон градчанских жителей.

Императорский лейб-медик настолько притерпелся к неприятному голосу презренной «низины», что он уже и не мешал ему, более того, Флюгбайль беспокойно заворочался в своей постели, когда тем утром был почти ошеломлен непривычной тишиной. «Никак там внизу что-то случилось?» Он попытался перейти от фантасмагорий к трезвой логике и забыть про все наваждения последних дней.

А в эти дни — еще вчера — он частенько подбегал к своему телескопу и наблюдал за тем, что творится в городе. И всякий раз видел улицы, кишевшие толпами, казалось, даже мосты ходуном ходили. То и дело слышались исступленно-восторженные вопли, кому-то по-чешски кричали «Слава!» и «Здравия желаем!» Вслед за чем раздавался такой рев, что стекла дрожали.

Под вечер на мосту, что в северо-восточной части Праги, появился огромный транспарант с изображением Яна Жижки; он был освещен множеством факелов, словно мертвенным бесцветным огнем преисподней… За время войны такого еще не случалось.

Он не придал бы этому особого значения, если бы до него не дошли слухи о явлении Яна Жижки, который будто бы восстал из праха и живехонек бродит ночами по улочкам Праги. Экономка клялась и божилась, что это истинная правда.

Умудренный жизненным опытом, Флюгбайль знал: пражские фанатики готовы повторять самый немыслимый вздор до тех пор, пока сами в него не поверят, а город не превратится в растревоженный муравейник, но в том, что Прагу могла всколыхнуть столь сумасшедшая идея, было что-то новенькое.