Вальпургиева ночь. Ангел западного окна

Императорский лейб-медик подумал, что ослышался.

— Государственная измена?

— Упаси бог! Покуда только подозрение в оной.

А поскольку Флюгбайль не уловил нюанса, шпик, устремив горестный взор на свои плоские ступни, подыскивал более ясные выражения.

— Да, подозрение. Но ведь и этого вполне довольно. К моему великому прискорбию! Ведь будучи законопослушным гражданином, я обязан верноподданнейше заявить о своих… подозрениях куда следует… Я человек долга… Честное благородное!.. Однако же, если мои подозрения будут развеяны… Сами знаете, в нашем грешном мире рука руку моет. — Он невольно посмотрел на свои грязные ногти.

В груди Пингвина клокотала едва сдерживаемая ярость.

— Если без обиняков, вы хотите на лапу?

— Ваша воля! Исключительно на благоусмотрение вашего превосходительства.

— Так и быть.

По звонку императорского лейб-медика тотчас явился слуга.

— Ладислаус, возьми этого типа за шкирку и спусти с лестницы!

— Слушаюсь.

Громадная ладонь, точно пальмовый веер, затмила свет в глазах мастера сыска, и он покинул дом лейб-медика значительно быстрее, чем хотел бы.

Флюгбайль слышал, как он пересчитал все углы в коридорах, а затем пушечным ядром проскакал по ступеням.

«Боже мой! Ладислаус опять понял меня слишком буквально», — вздохнул Пингвин, сложив руки на груди, и сомкнул веки с намерением продолжить прерванное отдохновение.

Не прошло и четверти часа, как его вырвал из забытья какой-то визг.

Вслед за этим робко скрипнула дверь, и в комнату неслышными шагами вошел барон Эльзенвангер вместе со своим рыжеватым псом Броком. Барон на цыпочках приближался к постели лейб-медика, от чего-то предостерегая его приложенным к губам пальцем.

— Приветствую тебя, Константин! Чему обязан в такую рань?.. — радостно воскликнул хозяин, но тут же осекся, увидев на лице своего друга бессмысленную, идиотическую улыбку. «Бедняга, — содрогнувшись, подумал он, — утратил остатки своего и без того невеликого ума».

— Ш-ш-ш! — с таинственным видом прошипел барон. — Только молчок! Молчок! — Он пугливо осмотрелся, вытащил из кармана пожелтевший конверт и бросил его на постель. — Возьми это, Флюгбайль, только молчок, молчок!

Старый охотничий пес поджал хвост и не сводил полуслепых, замутненных катарактой глаз со своего сумасшедшего хозяина, потом приоткрыл пасть, словно собираясь завыть, но не издал ни звука. Все это выглядело ужасно.

— Чего ты хочешь? Про что молчок? — плохо скрывая жалость, спросил лейб-медик.

Эльзенвангер предостерегающе поднял палец:

— Прошу тебя, Тадеуш… не упорствуй. Ты знаешь… ты знаешь… — Шепот приближался к Флюгбайлю, пока у того не запылало ухо. — За мной следит полиция, Тадеуш… И прислуга знает об этом. Все разбежались. И Божена тоже.

— Что? Твои слуги разбежались? Почему? Когда?

— Нынче утром. Тсс… Только молчок, молчок! Вчера у меня был один незваный гость… с черными зубами… в черных перчатках… косой на оба глаза… Это один из этих… полицейских ищеек.

— Как его имя?

— Назвался Барбецом.

— Чего он от тебя хотел?

— Сказал, что Поликсена пропала. Молчок! Я-то знаю, почему она сбежала. Ей все известно! Только молчок! Он потребовал денег, иначе, мол, все расскажет.

— Надеюсь, ты не дал ему ни гроша.

Барон вновь испуганно завертел головой.

— Я велел Венцелю спустить его с лестницы.

«Как ни странно, сумасшедшие поступают порой весьма разумно», — подумал Пингвин.

— А теперь и Венцель дал деру. Видать, Барбец ему все сказал.

— Опомнись, Константин. Сам посуди, что он мог ему сказать?

Эльзенвангер ткнул пальцем в пожелтевший конверт.

Флюгбайль взял его в руки. Конверт был вскрыт и на первый взгляд пуст.

— Что мне с ним делать, Константин?

— Йезус Мария и святой Йозеф! Умоляю тебя, только не проболтайся! — запричитал Эльзенвангер.

Лейб-медик растерянно смотрел на искаженное страхом лицо, которое снова надвигалось на него, норовя прижаться к самому уху.

— Богумил!.. Богумил!.. Богумил!.. — тихо взвыл барон.

Тут Флюгбайль начал соображать, что к чему. Очевидно, его друг, скорее всего случайно, нашел где-то в галерее конверт и вбил себе в голову, что это письмо его брата Богумила. Возможно, тут сыграли свою роль впечатления того вечера, когда в его доме лицедействовал Зрцадло. Вот бедняга и свихнулся.

— Ты же знаешь, Тадеуш, что мне грозит. Он лишил меня наследства за то, что я ни разу не бывал на его могиле там, внизу, в Тынском храме. Но, клянусь всеми святыми, мне нельзя спускаться в Прагу!.. Забери это, Тадеуш, ради бога, забери! Только молчок! Я не должен знать, что там за письмо! Иначе я ограблен. Припрячь его, Тадеуш, припрячь, но только не читай! Не читай! А сверху напиши, что оно принадлежит мне… на случай твоей смерти. Слышишь, оно принадлежит мне! Хорошенько припрячь! Ты понял? У меня его хранить нельзя, все уже про него знают. Потому и сбежали. Даже Ксенерль.

— Как? Твоя племянница? — воскликнул Флюгбайль. — Она тоже пропала? Куда же она могла деться?

— Тсс… Ушла, и нет ее. Потому что все знает.

Эту фразу Эльзенвангер, как испорченный граммофон, продолжал твердить каждый раз с одной и той же интонацией, пока наконец не перескочил на другую бороздку.