Вальс под дождём

Я так хотела спать, что в краткие минуты забытья мне снилось, что я сплю: устраиваюсь на подушке, кладу руки под щёку, и на меня наползает мягкий туман с размытыми полутонами. Тогда я крепко тёрла кулаками глаза и упрямо повторяла два слова:

— Надо терпеть!

Круглые сутки без перерыва я металась к каждому поезду, проходящему мимо станции.

— Москва? Вы из Москвы?

Харьков, Днепропетровск, Ленинград, Кировоград… Мимо летели составы с чужими судьбами и надеждами. Из окон вагонов на меня смотрели глаза, полные горя. Война… Эвакуация… Выковырянные.

Первая военная осень вступала в свои права злыми дождями и ветром, что задувал под полы мальчишеской куртки, подаренной мне Марусей. От грязи и паровозной копоти мои волосы свалялись в тугой колтун, и я думала: когда встречусь с мамой, она острижёт меня наголо. Если бы меня увидел сейчас Серёжа Луговой, то наверняка сдвинул бы брови и сурово сказал бы что-то вроде: «Опустилась ты, Евграфова, а комсомольцы должны быть примером для беспартийной молодёжи». Впрочем, о Луговом теперь я вспоминала вскользь, словно бы война опрокинула прежнюю жизнь в глубокий омут и всё, что случилось со мной «до», маячило на дне сквозь прозрачную толщу холодной воды.

Несколько раз Маруся приглашала меня в баню, но я отказывалась, боясь пропустить поезд из Москвы. Буфетчица тётя Сима подкармливала нас с Витюшкой кусочками хлеба и жидким, но горячим супом, который предназначался для эвакуированных. Чаще всего полевая кухня на задворках станции варила гороховый концентрат с толикой картошки и моркови. Первое время я не могла есть горох, напоминавший мне о кровавом месиве возле буфета. Каждый раз, когда подносила ложку ко рту, я зажимала нос пальцами, чтобы меня не вырвало.

На вокзале царила неразбериха, слышались крики, плач и ругань. Несмотря на постоянно распахнутую дверь, помещение пропахло табаком, кислым запахом немытых тел, паровозным дымом и отчаянием. Да-да, именно отчаянием, потому что в те дни я поняла, что горе и безысходность тоже имеют свой запах.

Приближение очередного поезда я уловила по лёгкой вибрации пола и потрясла за плечо Витю.

— Витюшка, вставай, пошли к поезду.

— Не пойду, — захныкал он, не размыкая век.

Я не каждый раз брала мальчика с собой, но, по моим расчётам, заводской состав должен пройти мимо нас в ближайшие дни. Если прикинуть, что оборудование грузили примерно неделю, то вот-вот мы с Витей окажемся среди родных. Главное, не пропустить поезд.

— Витя, вставай, не капризничай. Сам знаешь, что нам надо попасть домой.

Вокзальные часы показывали начало седьмого утра, и радиотранслятор на столбе у вокзала передавал очередную сводку Совинформбюро: отступление, позиционные бои, потери в живой силе и технике. Мой папа тоже был живой силой. Если бы живой!

«Папочка, миленький, держись! Я написала тебе письмо!» — проговорила я мысленно, вытаскивая на улицу недовольного Витюшку.

Он тряс головой и упирался, как молодой бычок, пока я не пригрозила уехать без него. Знаю, что поступила непедагогично, но у меня не хватало сил на уговоры и споры.

С мощным пыхтением паровоз стал притормаживать на подходе к станции. Издалека я увидела стрелочницу с флажком в руке и начальника станции в чёрной форменной тужурке. И вдруг словно солнцем полыхнуло по глазам! Из паровозного дыма возникли и замелькали вдоль насыпи ярко-зелёные вагончики московского метро. Я узнала бы их из тысячи, из миллионов вагонов на земле! Их прицепили между платформами с зачехлённым оборудованием и парой товарных теплушек.

В груди застучало так часто, как будто сердце собиралось вылететь из груди! Подхватив Витюшку на руки, я кинулась к поезду. Ко мне приближались нет, не вагоны, не поезд с эвакуированными!

Навстречу мне ехала и гудела сама Москва, частичкой которой я была, родилась и навсегда останусь. Поезд сбавил ход и пошёл совсем медленно, но не останавливался. Я отпрянула, пытаясь рассмотреть хоть одну распахнутую дверь вагона.

— Тётя Галя! Тётя Галя! — истошно завопил Витюшка у меня на руках. Он колотил ногами по моим коленкам и выгибался, обрывая мне руки. — Там тётя Галя!

Я увидела в дверном проёме женское лицо, смутно знакомое.

— Витька! Витюшка! — эхом воскликнула женщина в тамбуре вагона. — Витюшка, откуда ты здесь? Где мама?

— Нюра погибла! — закричала я и побежала рядом с двигающимся составом, стараясь не отстать от женщины. — Возьмите Витю!

— Погибла? Нюра? — Женщина наклонилась, протянула руки, а Витюшка вскарабкался к ней со сноровкой цирковой обезьянки.

Поезд увеличил скорость, и мне стало трудно поспевать за ним, но я не отставала.

— Здесь, в поезде, должна быть моя мама, Антонина Евграфова. В каком она вагоне? — Я схватилась за поручень и поставила ногу на ступеньку вагона.

— Так ты Ульяна? — охнула женщина. — А я думала — паренёк!

Она прижала к себе Витюшку и как-то скукожилась, некрасиво кривя дрожащие губы.

— Мама! Где моя мама? — настойчиво повторяла я.

Женщина взглянула на меня отчаянно блеснувшими в полутьме глазами и сдавленно произнесла немыслимое:

— Уля, мамы больше нет. В заводоуправление попала бомба.