Вальс под дождём

— Мама встретила Сергея на рынке. Он торгует папиросами. — Должно быть, я переменилась в лице, потому что Игорь здоровой рукой обнял меня за плечи и ободряюще сказал: — Мало ли какие у людей обстоятельства. Война.

— Война, — повторила я эхом, стряхивая с себя оцепенение, но где-то на задворках сознания клином засела мысль, что война не оправдывает трусость. Хотя, может статься, Игорь и прав: обстоятельства бывают разные. Вдруг у Сергея больна мать или, например, он готовится поступить в разведшколу. Я знала, что воображение может занести меня очень далеко от действительности, поэтому лучше ничего не выдумывать. Как говорят, время рассудит.

Я положила голову Игорю на плечо и прижалась к нему, как прижалась бы к родному брату в минуту растерянности. Мы с ним теперь и были брат с сестрой — дети одного города.

Его вопрос прозвучал совсем тихо:

— Ты скучаешь по Москве?

— Очень! Знаешь, мне часто снится День Победы. Он будет обязательно весной, как нынче. Я иду на Красную площадь. С кремлёвских звёзд снимают маскировку. Толпа народу, цветы, улыбки, играет военный оркестр, и все люди танцуют вальс.

— Вальс кремлёвских звёзд, — задумчиво сказал Игорь.

Я отстранилась:

— Красиво: вальс кремлёвских звёзд.

Мы замолчали, представляя каждый своё, и это молчание сближало нас красноречивее любых слов.

Лёгким касанием сухих губ Игорь поцеловал меня в висок:

— Пора прощаться. — Он кивнул на одежду в моих руках: — Пойду и воспользуюсь блатом, если ты решила меня побаловать. Следующий раз неизвестно когда выдадут чистое бельё.

Я возразила:

— Но я точно знаю, что в госпитале перед выпиской переодевают.

— Так то в госпитале. А я сегодня после ужина сбегу на позиции. Не хочу отстать от своего взвода. Мне ведь только перевязки делают, а перевязать и санинструктор может.

Игорь принял от меня бельё и шагнул в палатку. Я слышала, как он снимает одежду, чем-то тихонько позвякивает. Наверное, перекладывает из кармана в карман разную мелочь.

Я сидела сгорбившись, чувствуя тревожную горечь военной разлуки, когда прощаются ненадолго, а уходят навсегда. И ты знаешь об этом, но делаешь вид, что всё нормально, говоришь случайные слова, улыбаешься через силу, хотя душа кричит и плачет: «Не уходи! Останься! Не суйся в пекло! Пусть не ты, а другой!»

— Я готов!

Игорь стоял против солнца, и я видела его в центре золотого круга, как будто бы он уходил внутрь него, чтобы остаться жить в другом измерении, без встреч, без расставаний и без войны.

— Игорь! — Я бросилась к нему. — Игорь! Постой, подожди ещё хоть пять минут! Прошу тебя: будь. Просто будь на свете!

В его улыбке промелькнуло наше короткое детство и годы учёбы за соседними партами.

— Хорошая ты девчонка, Ульяна. Жаль, что мы не дружили в школе. Но лучше поздно, чем никогда, верно?

Он по-прежнему стоял внутри круга, и мне хотелось вытянуть его оттуда, не дать исчезнуть. Я перешла на другую сторону. Теперь его лицо оказалось в тени, и я в который раз удивилась его спокойному и уверенному взгляду.

Игорь взял меня за руку и крепко пожал.

— Прощай, Уля. Обещаю, что обязательно дам о себе знать. — И еле слышно добавил: — Если останусь в живых.

* * *

— Ульяна, тебя к Фролкиной. Срочно!

Оксана запыхалась, словно за ней гналась стая голодных волков.

— Небось опять с санинструктором Васей встречалась, — съехидничала я, зная, что Оксана не обидится.

— А и встречалась. Подумаешь! Он мне корзину держал, когда я бельё развешивала.

— И прищепки подавал, — хохотнула Софико, черноглазая, с длинными косами напарница Оксаны.

Оксана подбоченилась:

— Уля, ты здесь не зубоскальничай, а дуй к Фролкиной. Она очень сердитая.

— Иди, я достираю, — сквозь зубы процедила Ленка, и я послала ей воздушный поцелуй.

После торжественного вручения лаптей наши с Ленкой отношения переживали небывалый подъем, потому что утром она скупо кивала в знак приветствия, а вчера сама лично сходила за мылом «К» и взяла его для нас двоих!

К Фролкиной я шла, мучительно гадая, в чем провинилась, и по своему обыкновению накрутила себя до того, что у входа в хозяйственную палатку трижды глубоко вздохнула и пообещала себе двойную порцию сахара, если разговор пройдёт мирно.

Отдельной палатки у Фролкиной не было, и она занимала угол на складе чистого белья и инвентаря между ящиков с хозяйственным мылом. К моему удивлению, Фролкиной в палатке не было, а на её месте сидел незнакомый майор с дублёным лицом и тёмными мешками под глазами. Он дремал. Я извинилась:

— Простите, товарищ майор, я к товарищу лейтенанту Фролкиной.

Он вздрогнул:

— Евграфова?

Я насторожённо кивнула:

— Да, я.

Растопырив пальцы, майор потёр руками веки, прогоняя сон. Я увидела на его воротнике петлицы особиста и насторожилась. В памяти лихорадочно пронеслись разговоры с девчатами. Но я никогда не говорила ничего против советской власти, не ругала товарища Сталина, не травила пустых анекдотов. Стараясь не поддаться испугу, я спрятала руки за спину и сплела пальцы.

— Евграфова, я слышал, что ты — лапотница.

Тревога немного отпустила, и я ответила с лёгким вызовом: