Валсарб

Зима длится очень долго, и очень холодно. Болезни настигают меня исподтишка, и в консультации я бываю чаще, чем в своем первом классе. Если бы не кровь из пальца, я предпочла бы ходить сюда каждый день вместо школы. Во-первых, у входа здесь есть шкаф со стеклянными дверцами, немного похожий на буфет, только очень старый и красивый, как в кино про прежние времена. В нем полно баночек, скляночек и мензурочек, которые интересно разглядывать, они позвякивают не переставая от малейшего сотрясения половиц, а в передней вечное столпотворение, оттого стоит несмолкаемая, завораживающая хрустальная музыка. Во-вторых, печь, такая красивая печь, каких уже и не сыщешь. Я украдкой исследую ее всякий раз на предмет сверчка, но летом в консультации не бывает меня, а зимой здесь все-таки, кажется, не бывает сверчков, зато бывает морозная, темная ночка звездная, и я еще ни разу не смогла удержаться от того, чтобы не спеть присутствующим: за печкою поет сверчок, угомонись, не плачь, сынок, – тем самым приходя на помощь несчастным матерям рыдающих младенцев – что ж, коли нету хлебушка, глянь-ка на чисто небушко, – бабушкам, рассеянно гладящим капризных внуков по курчавым головам, старшим сестрам, нервно пытающимся не допустить уползаний младших чад по снежно-гречневой каше пола, взгляните, как ярко светят звездочки, послушайте, послушайте, как шкаф чудесно вторит шагам моим и словам.

В-третьих, это Каби. Он здорово играет в прятки. А возможно, как и сверчок, зимой недосягаем. Как бы то ни было, пока я так его и не нашла.

Точнее, его никогда нет. На дверях так и написано: Каби нет. Наш педиатр – серьезный задумчивый дядя с усами, похожими на папины, всегда долго и внимательно слушает мои сердце и бронхи, потом долго и обстоятельно рассказывает маме, когда лучше горчичник, а когда банки, потом перечисляет медсестре, что записать в рецепт, и я не успеваю опомниться, как уже стою в шапке, мама говорит: «Cкажи доктору "До свидания!"», я говорю доктору: «До свидания» – и забываю выяснить судьбу Каби и когда он бывает. Недавно я узнала, что педиатр живет в нашем доме, в соседнем подъезде. И почему мы никогда не ходим к нему домой, когда у меня начинается ангина, если это намного ближе, чем консультация? Еще я узнала, что у него есть сын, но не Каби, а Леша.

И вдруг однажды, когда мы снова пришли узнать результаты анализов, когда все невольные слушатели моей колыбельной расселись на лавочке или прислонились к печи, к стене, к шкафчику, кто одобрительно, кто укоризненно внимая словам моей песни, я в очередной раз взглянула на дверь и поняла, что не все так просто. Я ведь только-только научилась складывать русские буквы, а это не то же, что польские. Совершенно неожиданно обнаружилось, что на дверях, возможно, написано еще и ТЕНИ БАК. Все зависит от того, в какую сторону читать.

Теней в комнате у педиатра полно, по крайней мере зимой, когда здесь светит тусклая лампочка. Никакого бака я до сих пор не замечала, надо бы приглядеться получше. Хотя вполне возможно, что бак – это сокращение от слова «бактериальный». В прошлый раз доктор так и сказал: вирус исключен, это бактериальное. Няня Маша всегда говорила, что я очень смышленая. Теперь нужно как-то узнать, бывают ли бактериальные тени.

Меня пригласили как будто от лица Люськи в чужую квартиру на чужой день рождения.

Потому что: Люська – где? – неизвестно, никого нет дома.

А Люба с пятого этажа именинница, но почему-то не позвала гостей заранее.

День серый, как Любина куртка, я сижу на лавочке, дышу свежим воздухом. Разглядываю заурядный мартовский пейзаж: хлипкие, ноздревато-дырявые сугробы и рыжую кашу на асфальте, которую скорбно притащу домой на новых ботинках. Мальчишки скачут по турникам и горкам, как умалишенные: куртки нараспашку, шапки торчат из карманов. Они вырвались из цивилизованного мира школы в дикие джунгли каникулярной жизни.

А девочки не выходят. Только вот Люба, которая обычно со мной даже не здоровается: Люська – где? Неизвестно. Никого нет дома.

Она мнется, открывает и закрывает рот, будто что-то хочет сказать, но замечает идущую ей навстречу Аленку, девочку из большой семьи, заливается румянцем радости до корней своих конопляных волос и быстро направляется ей навстречу. Вместе они бегут к турникам, их слова заглушает восторженный рев мальчишек, они покидают свои лестницы и ледяные железные поручни и вереницей следуют за Любой, гусята за мамой-гусыней: пять мальчишек и Аленка.

– Ты тоже, если хочешь… Раз уж Люси нет. Все равно. У меня день рождения. Если хочешь, идем ко мне, – говорит Люба, глядя куда-то в сторону и немилосердно краснея.

Я думаю о том, что у меня нет подарка, но быстро ориентируюсь, что у других тоже нет, я и смущена, и польщена, чувствую себя еще одним питомцем гусиной фермы, но присоединяюсь к группе.