Валтасар

По мере приближения выпускных экзаменов одноклассники заранее выбирали себе профессию. Я же долго не мог определиться. Ругал себя за инфантильность и неприспособленность к жизни. Наконец вроде бы решил поступать на архитектурный, но как-то не слишком уверенно. В глубине души меня продолжали мучить сомнения. В тот период мне не хватало взрослого мужчины, который в случае необходимости поддержал бы меня, помог советом. Отец на эту роль не годился, а совет требовался чрезвычайно. В результате, весь в сомнениях и колебаниях, я все же выбрал архитектуру. Это был компромисс между двумя направлениями: «художественным», близким моей натуре, и «солидно-практичным», на что настраивал меня отец. Тогда я еще считался с отцом.

Но сделать выбор оказалось недостаточным. В системе высшего образования произошли перемены. По разнарядке места — и на архитектурном, и на других факультетах — предназначались в первую очередь «рабочим», затем «крестьянам», а уж напоследок «трудовой интеллигенции». К какой категории принадлежал я? Принимая во внимание мою родословную — ко всем трем.

С тех пор ежегодно за каждое место на любом факультете боролись десятки и даже сотни абитуриентов. Так что, поступая на архитектурный, я принимал в расчет и проигрыш. Архитектура могла оказаться недосягаемой.

Аттестат зрелости

Последний экзамен я сдал 19 марта 1949 года. Еле переполз на «другую сторону зрелости». С общей оценкой — «удовлетворительно». Я объясняю это все большим пренебрежением к учебе, а также тогдашним моим состоянием, близким к истерическому. Меня очень тревожил вопрос: что, если я не сдам экзамены на аттестат? Однако просто учиться и хорошо к ним подготовиться у меня не было сил. С другой стороны, я очень хотел получить свидетельство о своей зрелости. Это означало свободу. Поэтому я сначала не поверил успеху, а потом пришел в необузданный восторг. Его степень можно понять по одной выходке — детской, но спонтанной. После объявления результатов мы с Лешеком Хердегеном[66], с которым я тогда дружил, пошли к нему домой. Уселись в его комнате, и старенькая няня принесла свиные отбивные. Внезапно меня осенила идея — как отомстить за долгие годы школьных мучений. Я поделился своим замыслом с Хердегеном, который охотно с ним согласился. Как только няня, оставив еду на столе, вышла, мы тотчас же схватили тетради по математике, уже совершенно, по нашему мнению, бесполезные, и испещрили страницы жирными пятнами от котлет. Это и было нашей местью. Хотелось бы отметить, что у свободы много имен.

С месяц мы бродили сами не свои, опьяненные свободой. Но, кроме того, что я навсегда освободился от школьных уроков, в моей жизни мало что изменилось. Все мои проблемы остались при мне.

Неожиданно с кратким визитом в Краков приехал дядя Людвик. Он повел меня в ресторан, в ныне уже не существующий «Живец» на Флорианской. В таком относительно роскошном заведении я был впервые. Официанты, я заметил, относились к дяде почтительно, и тот принимал это как должное. Во время обеда я коротко рассказал ему о болезни матери, выпускных экзаменах и своих планах на будущее. Он слушал внимательно, с непроницаемым видом, а когда мы уже заканчивали обед, пригласил меня к себе в Камень, на все каникулы. И должно быть, догадываясь о моей ситуации, вручил мне порядочную сумму на расходы. Вместо того чтобы экономить, я купил себе первые в жизни часы и билет в первый класс. Подсознательно я установил свои приоритеты на всю жизнь.

В то время мне было девятнадцать лет. В 1941 году, когда я впервые увидел дядю Людвика, — одиннадцать. За восемь лет я почти забыл о нем. Когда он снова появился, я, конечно, его вспомнил, но никаких зарубок из прошлого в моей памяти не сохранилось. Тогда я был ребенком, теперь — почти мужчина. Изменился характер отношений между отцом и мной, а также — между мной и дядей Людвиком. Сегодня я уже понимаю, что для радикальных изменений требуется совсем немного времени.

В Камене я застал дядю в том же окружении, что и восемь лет назад. Та же секретарша, только поблекшая, и молоденькие хорошенькие служанки — восемь лет назад им было лет по восемь и они ходили в школу. Я устроился в домике над прудом и проводил там почти все время. Такой вариант оказался очень кстати, поскольку в Кракове я жил с отцом и сестрой и меня все больше тяготили их частые ссоры. Домик над прудом подходил мне идеально. Кровать, кресло и простой стол у окна на фоне сада — а больше ничего и не нужно. Я нуждался в передышке и покое, чтобы поразмышлять о своей свежеприобретенной зрелости. Каникулы в Камене пришлись ко времени.