Валтасаров пир. Лабиринт

Но они даже слышать об этом не хотели. Если на берег выбросит, считали они, землечерпалке — конец; при самом благоприятном исходе еще несколько месяцев пройдет, прежде чем ее опять на воду спустят. Значит, и доставка в док отодвинется на несколько месяцев. С таким же запозданием и после ремонта она из дока выйдет. Так считали они и решили стоять на своем. С риском, но продвигались вперед. Даже по проходу в минных заграждениях — это в шторм, когда их в сторону заносило на длину пятидесятиметрового буксирного конца!

Да, намаялись они в эту страшную ночь, жизнью рисковали, потому что понимали: проклятую посудину обязательно надо доставить в док. Понимали, начнет она через месяц-другой работать в порту, и мы в Оликсне сразу получим большое преимущество. Тогда легче будет ставить вопрос, чтобы нам выделили и другие, уже действующие землечерпалки. Так они считали, и благодаря им землечерпалка сегодня стоит на стапеле в Гдыне.

— Труду, стойкости и самоотверженности таких вот товарищей и тех, кто отдал свою жизнь, — заключил Биркут, — обязаны мы всем, что имеем сейчас в Оликсне, в городе и в порту. Через четыре недели, считая с сегодняшнего дня, порт должен быть готов к приему первого судна. График работ на этот срок, надо признаться, у нас крайне напряженный.

Но справиться с заданием в установленные сроки мы в состоянии, ибо у нас есть главное — люди. Предстоит сделать еще немало. Не приведен еще в порядок западный пирс, не все благополучно с трамбовкой и бетонированием площадок для угля. То же самое — с железнодорожными путями, с подведением нескольких веток к побережью. Недостаточно у нас транспортеров. Не готовы погрузочные платформы и склады. Не усовершенствована осветительная и сигнализационная система. Оставляет желать лучшего и подготовка специалистов.

К нам в порт ведь придет около пятисот человек. А сколько среди них может оказаться специалистов? Ничтожное количество. Но людей даст нам Оликсна. А профессиональную подготовку получат они на курсах, организованных в порту. С неба не свалятся ведь ни грузчики, ни стивидоры, ни экспедиторы, ни шипчандлеры. Обо всем этом мы сами позаботимся. Так уже поступили в Гдыне, в Гданьске и Щецине, и результаты получились отличные. Здесь у нас тоже не должно быть осечки.

Но времени в обрез. Каждые сутки, каждый час на счету. Однако при правильной расстановке сил мы справимся. И порт, который мы застали мертвым, оживет, как ожили Гдыня, Щецин или Гданьск. В пустующие гавани войдут суда. Десятки моторных шхун и ботов, углерудовозов, берлинок будут приниматься изо дня в день, и в водах гаваней и каналов вновь отразятся трубы и реи. В строй вступит еще один объект. Это будет наш вклад в дело восстановления Польши. Еще один шаг к укреплению нашей страны и того лагеря, к которому мы принадлежим. Лагеря мира и справедливости. А мы будем готовы выполнить новое задание, которое нам поручат.

Биркут первым спустился с эстрады. За ним последовали остальные, сидевшие в президиуме; на лестнице, которая вела на сцену, разминулись они с музыкантами. И теперь на сцене прибавились новые цвета — золотой и серебряный. Торжественное заседание завершалось речью Биркута. С минуты на минуту должен был начаться концерт. Биркут остановился в дверях, выходивших во двор, и закурил. Тогда Анджей Уриашевич решился к нему подойти.

Приехал он час назад. И прямо с вокзала направился в порт. В управлении порта на вопрос, где Биркут, сторож указал на большую розовую афишу на воротах. Анджей вспомнил, что видел около вокзала кинотеатр — там толпился народ, и по дороге навстречу ему группами шли люди: тоже, наверно, спешили на торжественное собрание, объявленное в афише. Он последовал их примеру.

— А, приехал! — протянул ему руку Биркут.

Уриашевич молча пожал ее, дожидаясь, пока утихнут аплодисменты.

— Я прямо с вокзала, поезд запоздал, — сказал он наконец.

— Вот и здорово. — Капитан бросил сигарету и, расстегнув ворот рубашки, стал вытирать шею и голову, как перед тем на сцене — лицо. — Вот и здорово. — По голосу чувствовалось: Биркут еще не успокоился. — Правильно сделал.

Он мял в руках платок. Здоровался с проходящими мимо. И, щуря от внутреннего напряжения чуть косящие глаза, слушал похвалы своему красноречию, отшучиваясь в ответ:

— Э, бросьте, какой из меня, старого бормотуна, оратор! — Минуту спустя взгляд его остановился на Анджее, который отошел в сторонку. — Сейчас дам тебе адрес, где ты будешь жить, — поманил он его. — А разговор придется, к сожалению, до завтра отложить. Мы здесь чертовски закрутились.

— Знаю, — сказал Анджей. — Слышал твою речь.

Но он не успел ничего прибавить к этой сухой констатации, найти слова для выражения своих чувств: Биркут уже заспорил о чем-то с немолодой, высокой и худой женщиной. Ее густые каштановые волосы с проседью были собраны на затылке в большой пучок.

— От всей души рад бы помочь, да не могу! — крутил он головой. — Выше себя не прыгнешь!