Вальведр

— Ах, вот что! Это была игра слов!.. Я вижу, что с вами следует точно указывать род. Все равно, значит, вы видели этих прекрасных искательниц приключений. Т. е. когда я говорю прекрасных… Вы, пожалуй, обвините меня в неточном указании числа, как и рода… Ибо прекрасна только одна из них! А другая… кажется, это сестричка геолога… только недурненькая. Вы знаете, что господин… как его зовут-то?.. ну, тот ваш друг? Все равно, вы знаете, о ком я говорю: он женится на ней!

— Ничего не знаю. Но если вы верите этому, если вы слыхали про это, то как же могли вы позволить себе тогда те неуместные шутки по поводу его отношений с…

— С кем это? Что я сказал? Право, ровно ничего не помню! Мало ли что говоришь в разговоре! Verba nolant! Только вы не подумайте, что я знаю по латыни! Что же именно я сказал? Ну, говорите же!

Я не отвечал. Меня обуревала досада. Я все более и более запутывался. Мне хотелось придраться к этому Мозервальду, а между тем, мне следовало или обратить все в шутку, или дозволить ему разобрать то, что происходило в моих смятенных мозгах. Как я ни старался повернуть иначе разговор, указывая ему на проходившие мимо нас отличные стада, он возвращался с упорством к своей теме, и мне пришлось-таки упомянуть имя г-жи де-Вальведр. Он или не заметил ничего или нарочно не хотел заметить, по доброте. Во всяком случае, он не обратил никакого внимания на то странное лицо, с которым я, конечно, назвал это грозное имя.

— Вот тебе раз! — вскричал он со своим природным или напускным легкомыслием. — Я сказал, что г. Обернэ (вспомнил его имя) имеет виды на жену своего друга? Это возможно!.. Люди всегда имеют виды на жен своих друзей… Тогда я еще не знал, что он женится на золовке, честное слово! Я узнал это только вчера утром из разговора с лакеем этих барынь. Я, пожалуй, сказал бы вам, что с моей точки зрения это совсем не безапелляционные причины. Ведь я скептик, как я уже говорил вам. Но я не хочу вас скандализировать и согласен верить… Боже мой, как вы рассеяны! О чем это вы так задумались?

— Ровно ни о чем, и это ваша вина! Вы ничего путного не говорите. Mon cher, вы мелете чистейший вздор с вашими идеями глубокой испорченности. Какой это у вас дурной жанр! Это считается совсем скверным тоном, особенно для богатых и толстых людей.

Если бы я знал, до какой степени невозможно рассердить Мозервальда, я воздержался бы от этих ни к чему не ведущих резкостей, которые очень его забавляли. Он любил, чтобы им занимались, даже если его ругали или высмеивали.

— Да, да, вы правы! — отвечал он точно вне себя от благодарности. — Вы говорите мне то же самое, что и все мои друзья, и я вам признателен за это. Я смешон, и это самое печальное в моей судьбе! Mon cher, у меня сплин и недоверие других относительно меня служит лишь добавлением к моему недоверию по адресу всего света и меня самого. Да, я должен бы быть счастливым, потому что я богат и здоров, потому что я толст! А между тем я скучаю, у меня болит печень, я не верю мужчинам, а еще менее женщинам! Послушайте, как это вы ухитряетесь верить в женщин? Конечно, вы скажете мне, что вы молод! Но это еще не причина. Когда человек очень образован и очень умен, он никогда не бывает молод. А между тем, вы вот влюблены…

— Я? Откуда вы это взяли?

— Вы влюблены, я вижу это, и так наивно, точно вы уверены, что вам удастся заставить полюбить себя. Но, милое дитя мое, это штука невозможная! Любят только из корысти! Меня любили потому, что я имею несколько миллионов капитала. Вас будут любить за то, что вы имеете капитал в 23 или 24 года, черные волосы, огненные взоры — капитал, обещающий известную сумму удовольствий другого сорта и не менее положительных, чем те, что предоставляют мои деньги. Я должен бы даже сказать, гораздо более положительных, ибо деньги доставляют удовольствия возвышенные, роскошь, произведения искусства, путешествия… Тогда как, если всему этому женщина предпочитает бедного красавца, то можно быть уверенным, что она весьма ценит действительность. Но это совсем не такая любовь, как мы с вами понимаем ее. Мы хотели бы, чтобы нас любили самих, за наш ум, за наши социальные достоинства — словом, за наши личные заслуги. Так вот, это-то вы и купите, вероятно, ценой вашей свободы. Я охотно отдал бы за это все свое состояние, но оба мы не найдем этого никогда! У женщин нет сердца. Слово добродетель служит им лаской для их убожества, и они все-таки ухитряются обманывать людей! И знайте, что я еще завидую этим обманутым…

— Позвольте, — вскричал я, прерывая этот поток зловонной философии, — что это вы заладили? Что это за история, что вы были любимы, что я тоже буду любим…

— Ах, Боже мой! Вы вообразили, что я говорю о г-же де-Вальведр? Я о ней и не думал, mon cher, я говорил так, вообще. Во-первых, я ее не знаю. Честное слово, я никогда с ней не говорил. Что касается вас… вы не можете еще знать ее. Впрочем, может быть, вы уже с ней говорили?.. Кстати, как по-вашему, хорошенькая она?

— Кто? Г-жа де-Вальведр? Вовсе нет, mon cher, она мне показалась некрасивой.