Вальведр

Ее холодное отношение шло до такой степени crescendo, что бедный еврей, совершенно растерявшись, отошел от угла камина, где он переваливался с ноги на ногу в продолжение четверти часа, и пошел мешать и надоедать жениху и невесте ботаникам своими тяжеловесными, насмешливыми вопросами по поводу их святых учений природы.

Я завладел местом, оставленным Мозервальдом. Отсюда лучше всего можно было видеть Алиду, так как маленькая лампа, за которой она спряталась, не мешала с этой стороны. Наконец, это место было настолько близко от нее, насколько позволяли приличия. До этой минуты, не желая садиться вдали от нее, я только угадывал ее присутствие.

Наконец-то я могу заговорить с ней. Мне было страшно трудно обратиться к ней с прямым вопросом. Наконец, я сделал отчаянное усилие, мой язык развязался, и я спросил ее, неужели я настолько несчастлив, что мой проклятый гобой действительно нарушил ее сон.

— И так нарушил, — отвечала она, печально улыбаясь, — что я больше не могла уснуть. Но не примите этого упрека за критику. Мне показалось, что вы очень хорошо играли, вот мне и приходилось слушать вас и… Но я не хочу делать вам комплиментов. В ваши годы это вредно.

— В мои годы?

Да, правда, я еще ребенок, не что иное, как ребенок! В эти годы так жаждешь счастья. Разве это преступление — чувствовать себя счастливым из-за пустяков, из-за одного слова, одного взгляда, даже если этот взгляд рассеян или строг, даже если это слово — простая благосклонность, или даже великодушное прощение в форме похвалы?

— Я вижу, — отвечала она, — что вы прочли ту маленькую книжку, которую вы прислали мне сегодня утром. От вас так и веет гордостью первой молодости, а это вовсе не любезно для тех, кто уже на пороге второй молодости.

— Разве в числе книг, которые я прислал вам по вашему приказанию сегодня утром, нашлась такая, что имела несчастье не понравиться вам?

Она улыбнулась с невыразимой мягкостью и собиралась отвечать. Я не спускал глаз с ее губ, а Мозервальд, наклонившийся над столом, совсем не смотрел в лупу Обернэ, которую он машинально взял в руки и мутил своим дыханием, к великому неудовольствию ботаника. Он притворялся, что смотрит в эту лупу, но одним глазом уставился на меня и так уморительно косил, что г-жа де-Вальведр расхохоталась. Это было для меня мгновением жестокого торжества, но через минуту я жестоко за него поплатился. Смеясь, г-жа де-Вальведр уронила свою вышивку и какой-то маленький металлический предмет, который я принял за наперсток и поспешно поднял. Но только что этот предмет очутился у меня в руках, как у меня вырвалось восклицание удивления и боли.

— Что это такое? — вскричал я.

— Как что, — отвечала она спокойно, — это мое кольцо. Только оно чересчур широко для моего пальца.

— Ваше кольцо!.. — повторил я вне себя, глядя блуждающими глазами на крупный сапфир, окруженный бриллиантами, виденный мною позавчера на пальце Мозервальда. И я прибавил в припадке настоящего отчаяния:

— Но ведь эта вещь не ваша!

— Прошу извинения, но чья же она, по-вашему?

— А! Вы купили ее сегодня?

— Но, позвольте, что вам-то до этого? Отдайте-ка кольцо мне!

— Раз вы купили его, — сказал я ей с горечью, возвращая кольцо, — оставьте его при себе, оно действительно, ваше. Но на вашем месте я не стал бы носить его, оно страшно безвкусно!

— Вы находите? Весьма возможно, я купила это вчера за 25 франков у какого-то дрянного еврейчика в Варалло, занимающегося оправой в золоченое серебро аметистов и других местных камней. Но этот крупный камень красив. Я велю оправить его иначе, и все будут думать, что это восточный сапфир.

Я собирался уже сказать г-же де-Вальведр, что еврейчик украл это кольцо у г. Мозервальда, но подумал о низкой цене этой покупки — приходилось бы допустить в еврее-ювелире чересчур неправдоподобное неведение ценности предмета, и я почувствовал, что снова погружаюсь в неразрешимую загадку. Алида рассказала все это с самой очевидной искренностью, а между тем, как ни усиливался Мозервальд прятать от меня свою левую руку, я отлично видел, что кольца на ней больше нет. Отвратительное подозрение залегло во мне с тяжестью кошмара. Я взял еврея под руку и увел его в галерею будто бы для того, чтобы поговорить с ним о чем-то другом. Чтобы заставить его проговориться и узнать правду, я стал льстить ему, зная его тщеславие.

— Вы ловкий человек и щедрый любовник, — сказал я ему. — Вы умеете заставить принять ваши подарки самым искусным образом.

Он сейчас же попался в ловушку.

— Ну да, — сказал он, — вот я каков! Мне ничего не стоит доставить маленькое удовольствие хорошенькой женщине, и я ни за что не позволю себе ставить ей условия! Ее дело — угадать.

— И что же, они угадывают? Это для вас привычное дело?

— Нет, с этой… это в первый раз, и я спрашиваю себя не без некоторого страха, неужели она в самом деле принимает этот редкой красоты драгоценный камень за дешевый аметист! Нет, это невероятно. Все женщины знают толк в драгоценных камнях, они так любят их!