Вальведр

— Я только слыхал о нем. В Женеве, где я постоянно живу, о нем много говорят, а еще больше говорят о его жене. Знаете ли вы его жену? Нет? Ах, mon cher, как она хороша! Глазищи вот какие (он показал мне лезвие своего ножа), а блестят лучше этого! — добавил он, указывая на великолепный сапфир, окруженный бриллиантами на своем мизинце.

— Значит, у нее сверкающие глаза? Чудесное у вас кольцо.

— Оно вам нравится? Я готов уступить вам его за ту же самую цену, за какую купил.

— Благодарю вас. Оно мне не нужно.

— А хорошенький, однако, был бы подарочек для вашей любовницы!

— Какой любовницы? У меня нет любовницы!

— Ну что вы? Вот уж это неправильно.

— Что ж, я исправлюсь.

— Не сомневаюсь. Но это, конечно, можем ускорить наступление этого счастливого момента. Ну, хотите купить его? И стоит-то оно пустяки, всего лишь 12 тысяч франков.

— Но послушайте, я вовсе не богат.

— А! Вот это еще хуже, но и это тоже поправить можно. Хотите заняться делами? Я могу вам помочь.

— Вы ювелир?

— Нет, я просто богатый человек.

— Прекрасное положение, но мое положение другое.

— Если вы бедны, то вы не можете быть в хорошем положении.

— Прошу извинения, зато я свободен!

— Значит, вы все-таки человек достаточный, ибо бедность есть одно лишь рабство. Знаете, я сам прошел через все это. Мне не хватало образования, но мало-помалу я поправился и преодолел злой рок. Итак, вы не знакомы с Вальведрами? Говорят, что это странная парочка. Жена его прелестна, настоящая светская женщина, жертва этого оригинала, проводящего свою жизнь в ледниках! Можете судить…

Тут еврей позволил себе несколько довольно неприличных шуток, которые меня, однако, не скандализировали, так как я не был лично знаком с этими личностями. Он добавил, что, в сущности, если и правда — те похождения, которые приписывали ей женевские россказни, то г-жа де-Вальведр была в полном праве, имея такого мужа, как ее супруг. Я узнал от него, что от времени до времени дама эта появлялась в Женеве, но все реже и реже, потому что муж ее купил ей вблизи Лаго-Маджоре виллу и потребовал, чтобы она не выезжала оттуда без его разрешения.

— Вы понимаете, — прибавил он, — что, когда он в отлучке, она вырывается на волю… А он вечно в отлучке. Но он приставил к ней, в качестве надзирательницы, свою старую сестру, а та, под предлогом ухода за детьми — их там четверо или пятеро — добросовестно исправляет свои обязанности тюремщицы.

— Я вижу, что вы сильно жалеете эту интересную пленницу. Уж не знакомы ли вы с ней ближе, чем хотите признаться в том за табль д’отом?

— Честное слово, нет! Я знаю ее только по виду, но никогда не говорил с ней, несмотря на все мое желание. Но терпение! Не сегодня, так завтра может представиться удобный случай, если только тот молодой человек, что путешествует с мужем… Я видел его мельком вчера вечером, его зовут, кажется, г. Обернэ, он сын какого-то профессора.

— Это мой друг.

— Тем лучше. Но я говорю, что он красивый малый, и что никто не изменяет вам так, как ваши близкие. Ученик всегда утешает жену своего патрона, это уж в порядке вещей!

— Я вижу, что вы тонкий скептик.

— Нет, тонкости во мне нет, а только я чертовски подозрителен — без этого не прожить. При доверчивости добродетель станешь принимать всерьез, а это было бы совсем грустно, если сам-то не добродетелен! Разве вы имеете претензию на…

— Ровно никакой не имею.

— Ну, верьте мне, оставайтесь всегда таким. Давайте себе волю, удовлетворяйте свои страсти, но не злоупотребляйте. Вот видите, какие я даю вам мудрые советы!

— Вы очень добры.

— Да, да, вы смеетесь надо мной, но мне это все равно. Ваши улыбки не вытащат у меня из кармана ни копейки и не снимут с моей головы ни волоска, тогда как ваша почтительность не вернула бы мне ни одного из проведенных в моей жизни или дурно проведенных часов.

— Я вижу, что вы философ.

— Большим философом стал, только немного поздненько. С тех пор, как я могу удовлетворять свои фантазии, я много пожил и наказан тем, что чувство причудливости во мне уменьшилось. Да, знаете, я уже пресыщаюсь. В иные дни я просто не знаю, что мне делать для того, чтобы повеселиться. Не пойдете ли вы со мной выкурить сигару во двор? Мы посмотрим на эту пресловутую Розовую гору — говорят, она так красива! Вчера я все время пути не спускал с нее глаз. Я нашел, что она похожа на все высокие горы Альпийской цепи, но вы, пожалуй, разубедите меня. Послушайте, где же тут, по-вашему, разница, и в чем тут красота? Я заранее готов восхищаться. Конечно, меня не воспитывали ни поэтом, ни художником, но я тоже люблю прекрасное и имею пару глаз, как все люди.

В болтовне этого Мозервальда было столько наивности, что, куря с ним на дворе, я увлекся и преглупо стал разъяснять ему красоты Розовой горы. Он слушал меня, пристально уставясь мне в лицо своими красивыми еврейскими глазами, ясными и жадными. По-видимому, он и понимал и одобрял мой энтузиазм, но потом он снова принял свой насмешливо-добродушный вид и сказал мне: