Вальведр

Он прилег отдохнуть и, пока он спал, головой в тени, а ногами на солнце, я снова принялся рассматривать его с интересом, как мы рассматриваем всякого человека, который, чувствуем мы, будет иметь влияние на нашу жизнь. Не знаю почему, я принялся проводить мысленно литературно-описательную параллель между ним и евреем Мозервальдом. Это представлялось мне самой естественной антитезой: один жирный и ленивый, как упитанный едок, другой деятельный и худощавый, как ненасытный искатель. Первый желтый и лоснящийся подобно золоту, бывшему целью его жизни. Другой свежий и цветущий, как горные цветы, которые он так любил и которые, подобно ему, были обязаны жгучим ласкам солнца роскошью своих красок и чистотой их тонких тканей. Для моего воображения, в то время молодого и ликующего, это было признаком ясно определённого призвания в моем друге. Впрочем, я всегда замечал, что всякие резкие умственные стремления проявляются внешним образом в какой-нибудь физической особенности индивидуума. Иные орнитологи наделены птичьими глазами, некоторые охотники похожи манерами на преследуемую ими дичь. У простых виртуозов-музыкантов уши устроены известным образом, тогда как у композиторов форма лба указывает на их резюмирующую способность, и они как бы слышат мозгами. Крестьяне, разводящие волов, бывают медлительнее и тяжелее тех, что разводят лошадей, и родятся такими от отца к сыну. Словом, не желая пускаться в многочисленные примеры, я могу сказать, что Обернэ представлял собой живое доказательство моей системы. Впоследствии я безусловно убедился, что если его лицо, хотя и лишенное настоящей красоты, тем не менее в высшей степени симпатичное, походило на яркую розу, то его душа, хотя и лишенная инициаторского гения, обладала глубокой прелестью гармонии и как бы сладким и чудным запахом честности.

Проспав час со спокойствием солдата в походе, привыкшего извлекать пользу из всякой минуты, он почувствовал себя совсем хорошо, и мы возобновили наш разговор. Я рассказал ему о Мозервальде, моем новом знакомом, и повторил ему шутки этого скептика по поводу его положения присяжного утешителя г-жи де-Вальведр. Он чуть было не привскочил от негодования, но я сдержал его.

— После всего того, что ты сказал мне о твоей любви и уважении к характеру мужа, тебе совершенно бесполезно уверять меня в своей невинности. Это было бы даже оскорбительно для меня.

— Да, да, — отвечал он с живостью, — в тебе-то я не сомневаюсь. Но попадись мне этот жид под руку, я советую ему не шутить подобной вещью.

— Не думаю, чтобы он позволил себе такую наивность, хотя, в сущности, я не знаю, на что он способен со своей наглой наивностью. Знаком тебе этот Мозервальд? Разве он не из Женевы?

— Нет, он немец. Но он часто приезжает к нам, т. е. в наш город, и хотя я никогда с ним не говорил, я отлично знаю, что он фат.

— Да, но такой наивный фат!

— Быть может, эта циничная наивность одна комедия. Разве можно ручаться за что-либо, когда дело идет о жиде?

— Как, ты, человек природы, способен на расовые предубеждения?

— Нет, во мне нет ни малейшего предрассудка и ни малейшего враждебного предубеждения. Я только констатирую факт: в самом незначительном еврее всегда заключается что-то глубоко таинственное. Будь он вершина или пропасть, этот представитель древних лет подчиняется особенной логике, не похожей на нашу. В нем заключаются кое-какие остатки эзотерической доктрины подземельных таинств, в которые Моисей был посвящен. Кроме того, преследования помогли ему приобрести знание практической жизни и жгучее сознание действительности. Вот он и представляет собой могучее существо, опасное, по-моему, для будущего общества, подобно тому, как для этого леса опасно падение гранитных глыб, задерживаемых льдами над ним. Я не ненавижу скалу, она имеет свой смысл и составляет часть земного остова. Я уважаю ее происхождение и даже изучаю его с некоторым священным волнением, но я вижу, какой закон влечет ее вниз и, разбивая на части, одинаковым, роковым образом разрушает и ее, и существа более современного создания, выросшие на ее скатах.

— Ну, друг мой, эта метафора чересчур уж научна.

— Нет, нет, она верна! Наша мудрость, наша религиозная и социальная наука берут свои корни в пепле израильского мира, а мы, неблагодарные ученики, вздумали уничтожить его, вместо того чтобы внушить ему желание следовать за нами. Вот он и мстит. Совершенно так же вот жадные, безумные корни этих деревьев подкапываются под скалы и подготовляют путь тем лавинам, что потом пожрут их.

— Значит, по-твоему, евреи — будущие владыки мира?

— Да, на некоторое время, но затем их мигом снесут другие перевороты, если они останутся евреями. Все должно возобновляться или гибнуть, таков закон вселенной. Но вернемся к Мозервальду. Каков бы он ни был, не сходись с ним близко, пока не разузнаем хорошенько, что это за человек.

— Я совсем не намерен близко с ним сходиться, хотя я о нем лучшего мнения, чем ты.