Вальведр

— Чтобы вы ни говорили, милейший мой, а все-таки вы мне не докажите, что созерцание этой огромной белой махины может доставлять какое-либо удовольствие. Нет ничего глупее белого, оно почти так же мрачно, как черное. Говорят, что льды эти искрятся бриллиантами на солнце. Что касается меня, то я признаюсь вам, что не вижу там ни одного бриллианта и знаю наверняка, что у меня на мизинце имеется их больше, чем на поверхности этой огромной глыбы в 25 или 30 квадратных миль. Но я доволен, потому что я убедился, благодаря вам, что воображение образованных людей может творить чудеса, ибо вы порассказали мне тысячу прелестных вещей об этой штуке, в которой нет ничего прелестного. Мне хотелось бы запомнить хоть что-нибудь, чтобы при случае повторить, но я чересчур глуп, чересчур тяжел и положителен, и мне никогда не выразиться так, чтобы надо мной не посмеялись. Вот почему я не поддаюсь энтузиазму — это драгоценное украшение, которое надо еще уметь носить, и которое не идет таким людям, как я. Я люблю действительность, это мое свойство. Я люблю настоящие бриллианты и не терплю подделок, а следовательно и метафор.

— Иными словами, я — не что иное, как искатель мишуры, а вы — ювелир, не отрицайте этого! Что бы вы ни говорили, все сводится к этому.

— Нет, я не ювелир. У меня для этого нет ни необходимой ловкости, ни терпения, ни бедности.

— Ну а раньше, до вашего богатства?

— И раньше у меня не было никакого ручного ремесла. Нет, это слишком глупо. У меня не было никогда другого инструмента, кроме моего умишка. Состояние вовсе не в руках тех людей, что забавляются тем, что производят, делают или творят, а в руках тех, которые ни к чему не прикасаются. Люди, mon cher, делятся на три породы — продающую, покупающую и служащую звеном между первой и последней. Верьте мне, продавцы и покупатели стоят последними на лестнице живых существ.

— Другими словами, тот, кто их грабит, и есть царь своего века?

— Ну да, черт возьми! Ведь ему одному приходится перехитрить тех обоих зараз! Значит, вы решились остроумничать и торговать словами? Ну, тогда вы навеки останетесь бедняком. Покупайте для того, чтобы перепродавать или продавайте, чтобы снова перекупать, только это и существует на свете. Но вы меня не понимаете и презираете. Вы говорите: он старьевщик, ростовщик, крокодил! Вовсе нет, mon cher, я отличный человек всеми признанной честности. Я пользуюсь доверием многих важных особ. Со мной советуются и принимают мои услуги выдающиеся люди, филантропы, даже ученые. Я человек с сердцем, я делаю больше добра в один день, чем вы можете сделать в 20 лет. Рука у меня щедрая, мягкая, шелковая! Ну-с, если вам нужен друг, протяните свою руку, и вы увидите, что такое еврей добрый и неуч, хотя и неглупый.

Я и не подумал рассердиться на этот дерзкий и в то же время дружеский, странно покровительственный тон. Он действительно был таким, каким рекомендовал себя — неуч до того, что мог бессознательно оскорбить, добр настолько, чтобы с удовольствием приносить жертвы и тонок до того, что способен был на великодушие в извинение своего тщеславия. Я просто-напросто посмеялся его странности, а он, видя, что я в нем нимало не нуждаюсь, но благодарю его без пренебрежения и без гордости, почувствовал ко мне больше почтения и уважения, чем в начале нашего знакомства. Мы расстались отличными друзьями. Ему очень хотелось бы, чтобы я сопутствовал ему во время его прогулки, так как он боялся соскучиться один, но приближался обещанный час возвращения Обернэ, а я сильно сомневался, чтобы ему было приятно присутствие нового лица. Итак, я распростился с евреем, спросил, по какой дорожке должен был вернуться Обернэ, и пошел ему на встречу.

Мы встретились внизу ледников в сосновом лесу, чрезвычайно живописном. Обернэ возвращался с несколькими проводниками и мулами, на которых перевезли часть багажа его друга. Те продолжали свой путь к долине, а Обернэ бросился на траву подле меня. Он был крайне утомлен: из 12 часов пути он шел 10 часов по непроторенной дороге, и это из дружбы ко вне. Он очутился между двух привязанностей; ему хотелось и оценить трудности и опасности предприятия г. де-Вальведра, и вернуться настолько вовремя, чтобы я не оставался целый день один.

Он достал из своей котомки кое-чего поесть и немного вина. Мало-помалу силы его восстановились, и он принялся объяснять мне приемы исследований своего друга.