Вальведр

За обедом собрались все, за исключением г. де-Вальведра, который пришел только вечером. Таким образом, я имел два или три часа передышки, и мне удалось снова стать на подходящий диапазон. В этом доме царила прелестная, мягкая любезность, и я нашел, что Алида неправа, утверждая, что обречена на жизнь среди оракулов. Если в каждом из находившихся здесь лиц чувствовались в основе истинные душевные качества и тот оттенок зрелости и спокойствия, что изобличает серьезные занятия или уважение к занятиям, то рядом с главнейшими качествами, необходимыми для практической жизни, в них чувствовалось и обаяние счастливой, благородной жизни. В некоторых отношениях мне казалось, что я у себя дома, среди своих. Но женевская семья была веселее, ее точно согревал луч молодости и красоты, сверкавший в глазах Аделаиды и Розы. Их мать, казалось, уносилась в религиозный экстаз, глядя на Павлу и думая о счастии Анри. Павла было покойна как сама невинность, доверчива как само прямодушие. Она редко бывала экспансивна, но в каждом ее слове, в каждом ее взгляде на жениха, его родных или сестер светился как бы неиссякаемый огонь преданности и восхищения.

Эти три молодые девушки были подругами с детства, они говорили на «ты» и прислуживали взаимно друг другу. Все три любили Юсту, и хотя Павла находила ее неправой в ее распрях с Алидой, так и чувствовалось, что любит она ее больше той. Любили ли эти три молодые девушки Алиду? Очевидно, Павла знала, что она несчастна и любила ее наивно, чтобы утешить ее. Что же касается девиц Обернэ, то они старались чувствовать к ней симпатию и окружали ее вниманием и заботами, но Алида нимало их не ободряла и отвечала на их робкие авансы с холодной и немного насмешливой любезностью. Она называла их потихоньку учеными женщинами, так как, по ее мнению, и маленькая Роза была уже тронута педантизмом.

— Однако же, это вовсе незаметно, — сказал я ей. — Эта девочка прелестна, а Аделаида кажется мне отличным существом.

— О, я была вполне уверена, что вы окажетесь снисходительным к этим прекрасным глазам! — продолжала Алида с неудовольствием.

Я не посмел отвечать ей: она была в состояния такого нервного напряжения, что я боялся, как бы она себя не выдала.

Явились другие молодые девушки со своими родителями, кузины или подруги. Все перешли в сад, небольшой, но прекрасный, полный цветов и высоких деревьев, с открывавшимся с террасы великолепным видом. Дети стали просить играть, и все присоединились к ним, за исключением людей пожилых и Алиды, усевшейся в сторонке и знаком подзывавшей меня к себе. Я не посмел повиноваться ей. Юста смотрела на меня, а Роза, порядком освоившаяся со мной за обедом, решительно взяла меня под руку, заявляя, что вся молодежь должна играть, так сказал ее папа. Я было попробовал выдать себя за старика, но она не обратила на это внимания. Брат ее открыл бег взапуски, а он был старше меня. Она требовала меня в свой лагерь, потому что Анри находился в неприятельском лагере, а я, наверное, так же хорошо бегаю, как и он. Анри тоже позвал меня. Мне пришлось снять сюртук и вспотеть. Аделаида гналась за мной с быстротой стрелы. Я с трудом не давался в руки молодой атаманше и удивлялся этому соединению силы с такой гибкостью и грацией. Красавица смеялась, показывая ослепительные зубы. Спокойная среди своих, она забывала о мучительных для нее взглядах. Она была счастлива, она чувствовала себя ребенком и пышно сияла в лучах заходящего солнца, подобно розам, пламенеющим в пурпуре заката.

Тем не менее, я смотрел на нее только глазами брата. Небо мне свидетель, что я только и думал, как бы мне вырваться из этого вихря беготни, криков и смеха и присоединиться к Алиде. Когда, наконец, благодаря чудесам упрямства и хитрости мне это удалось, я нашел ее мрачной и презрительной. Ее возмущала моя слабость, мое ребячество. Ей хотелось говорить со мной, а я не мог сделать усилия, чтобы бросить эти идиотские игры и вернуться к ней! Я трусил, я боялся сплетен, или я уже был околдован 18 годами и розовыми щеками Аделаиды. Наконец, она негодует, она ревнует. Она проклинает этот день, которого она так пламенно поджидала, как самого счастливого дня ее жизни.

Я был в отчаянии, что не могу утешить ее, но г. де-Вальведр только что пришел, и я не смел сказать ни слова, зная, что он здесь. Мне казалось, что он услышит мои слова раньше, чем они сорвутся с моих губ. Алида, более смелая и как бы презирающая опасность, упрекала меня в том, что я чересчур молод, что мне не хватает присутствия духа, и что страх мой более компрометирует, чем могла бы сделать это моя дерзость. Я краснел за свою неопытность и усиленно принялся исправляться от нее. Весь остальной вечер мне удалось казаться веселым, тогда Алида нашла, что я слишком весел.

Читатель видит, что мы были принуждены встречаться при самых тяжелых и раздражающих обстоятельствах. Вечером в своей комнате я писал ей следующее: