Вальведр

— Но что же хочешь ты делать с твоими детьми? — сказал я ей, раздраженный этой материнской экзальтацией, пробуждавшейся в моем присутствии только для того, чтобы оскорбить меня. — Будь же искренна сама с собой, любишь ты только одного из них, старшего, и как раз он-то, по всяким законам, принадлежит отцу, если только нет нравственной опасности вверить его ему, а здесь об этом и речи не может быть. Да, наконец, о чем же заботиться? Ведь даже оставаясь женой Вальведра, ты в его глазах потеряла право воспитывать их… и даже водить их гулять. Таким образом, развод не изменит ничего в твоем положении, ибо никакой человеческий закон не отнимет у тебя права видеть их.

— Это правда, — сказала Алида, вставая, бледная, с распущенными волосами, с горящими, сухими глазами. — Так что же мы делаем?

— Ты напишешь мужу, что требуешь развода, и мы уедем. Мы выждем законный срок после расторжения брака, и ты будешь моей женой.

— Твоей женой? Да нет, это преступление! Я замужем и я католичка.

— Ты перестала быть ей с того дня, как вышла замуж по протестантскому обряду. Впрочем, ты не веришь в Бога, моя прелесть, и этот пункт устраняет всякие щепетильности католицизма.

— Ах, вы смеетесь надо мной! — вскричала она. — Вы говорите не серьезно!

— Я смеюсь над твоей набожностью, это правда. Но, что касается всего остального, то я говорю до того серьезно, что даю тебе сейчас же свое слово честного человека…

— Нет, не клянись! Ты хочешь это сделать из гордости, а не из любви! Ты ненавидишь моего мужа до того, что готов жениться на мне, вот и все.

— Как ты несправедлива! Разве я предлагаю тебе свою жизнь в первый раз?

— Если бы я приняла, — сказала она, глядя на меня с сомнением, — то только под одним условием.

— Каким? Говори скорее!

— Я не хочу ничего принимать от г. де-Вальведра. Он великодушен и предложил мне половину своих доходов. Я не хочу даже той пожизненной пенсии, на которую имею право. Он отрекается от меня, он презирает меня, я не хочу ничего от него! Ничего, ничего!

— Я хотел поставить как раз то же самое условие, — вскричал я. — Ах, дорогая моя Алида! Как я благословляю тебя за то, что ты угадала мои мысли!

В этих последних словах было больше ума, чем искренности. Я отлично видел, что Алида сомневалась в моем бескорыстии. Это было ужасно, что она ежеминутно во всем сомневалась, но так как в эту минуту во мне преобладала тоже оскорбленная мужем гордость над искренним порывом к жене, то я твердо решился ни на что не обижаться, убедить ее и добиться ее во что бы то ни стало.

— Итак, — сказала она, еще не побежденная, но ошеломленная моим решением, — ты готов взять меня такой, как я есть. В мои 30 лет, с моим уже частью изношенным сердцем, вероятно, запятнанным разводом именем, сожалениями о прошлом, моими постоянными стремлениями к детям и, в довершение всего, с бедностью? Скажи, ты хочешь этого, ты просишь меня об этом?.. Ты не обманываешь меня? Ты не обманываешь самого себя?..

— Алида, — сказал я ей, бросаясь к ее ногам, — я беден, и мои родители, пожалуй, испугаются моего решения. Но я знаю их, я их единственный сын, они одного меня любят на свете, и я ручаюсь тебе, что они полюбят и тебя. Они так же почтенны, как нежны; они умны, образованы, пользуются всеобщим уважением. Таким образом, я предлагаю тебе имя менее аристократическое, чем имя Вальведр, но чистейшее из чистых… То немногое, что имеют мои дорогие родители, они сейчас же разделят с нами, а что касается будущего, то я или умру, или ты будешь иметь жизнь, достойную тебя. Если я не окажусь даровитым поэтом, то я сделаюсь администратором, дельцом, промышленником, чиновником, всем, чем тебе будет угодно. Вот все, что я могу сказать тебе об ожидающей нас положительной жизни, о которой ты доселе всего менее заботилась.

— Да, конечно, — вскричала она, — безвестность, уединение, бедность, даже нищета… Все лучше, чем сострадание Вальведра!.. Тот, кого я так долго видела у моих ног, не увидит меня у своих, ни для благодарности, ни для мольбы! Но дело идет вовсе не обо мне, а о тебе, бедное дитя! Будешь ли ты счастлив со мной? Будешь ли ты любить меня настолько, чтобы взять меня с тем ужасным характером и тем бессмысленным поведением, которые мне приписываются?