Вам доверяются люди

— Как я оперирую, можете узнать у… — Рыбаш перечислил несколько очень известных и уважаемых среди хирургов имен. — Последний год работал в клинике на Пироговке, но надоело ходить в коротких штанишках. Знаете эти нравы? Аппендицита не смей вырезать, ежели профессор не раскачался сообщить свое высоконаучное мнение. А я настоящие операции хочу делать. Меня грудная хирургия интересует, понимаете?

— А заведовать-то вы можете? — в упор спросил Степняк.

— Конечно, могу, — быстро ответил Рыбаш и, блеснув лукавыми глазами, добавил: — Если главный не бюрократ и не перестраховщик.

Прямота Рыбаша понравилась Илье Васильевичу.

— Ладно, попробуем, — сказал он. — А для начала займитесь-ка оборудованием операционной по своему вкусу.

Но проявить свой вкус Рыбашу удалось далеко не сразу. Правда, он добился от строителей, чтобы переделки велись в две смены, и ни на йоту не отступал от своих требований, но обещанного первоклассного оборудования не было. Завхоз Витенька торжественно приволок только лампу-рефлектор, электрики сделали проводку и после шумных споров с Рыбашом укрепили ее именно так, как он считал нужным, но ни опускающегося и поднимающегося операционного стола, ни многого другого пока не было. В поисках всего этого Рыбаш пропадал с утра до вечера.

А тут появился Львовский.

Для Степняка это оказалось самой приятной неожиданностью в дни предпусковой горячки. Он совершенно упустил из виду, что Лознякова говорила ему о двух хирургах, и после знакомства с Рыбашом даже не спросил фамилию второго. Львовский пришел в больницу к вечеру, когда Степняк ругался с Мосгазом по единственному телефону, установленному почему-то в вестибюле больницы. Он видел, как с улицы через вестибюль прошел какой-то худой и сутуловатый человек, чья фигура показалась ему знакомой, но тут же позабыл об этом. Через десять минут, так и не добившись от мосгазовцев толка, Степняк стремительно вошел в комнатку, которую все еще именовали кабинетом главврача. Сутуловатый худой человек, устроившись на подоконнике, дружески разговаривал с Лозняковой. До Степняка долетело:

— …Валентина Кирилловна жалуется, что с тех пор, как вы попали в больницу, вы и из друзей выписались.

Низкий, глубокий, но словно надтреснутый голос опять поразил Степняка мучительным сходством. С кем? Он все еще не мог вспомнить. Человек сидел спиной к свету, и в сумерках лица его не было видно. Илья Васильевич нетерпеливо повернул выключатель.

— Матвей!

— Илюха!

Они одновременно кинулись друг к другу и обнялись. Потом, положив руки на плечи один другому, одновременно отстранились и, как по команде, вместе заговорили:

— А время-то идет…

Каждому показалось, что другой постарел меньше, чем он сам, и каждому хотелось сразу об этом сказать, но оба только качали головами и улыбались, взволнованные нахлынувшими воспоминаниями.

Лознякова с веселой досадой всплеснула руками:

— И как я не сообразила, что Львовский и вы…

Степняк, все еще не снимая своей широкой ладони с плеча фронтового друга, повернулся к ней:

— А откуда вы могли знать?

— Да от Задорожного, — смеясь, ответил Львовский.

— Вы и Задорожного знаете?

Львовский пришел в неописуемый восторг.

— Папаша, очнись! Как, по-твоему, фамилия Юлии Даниловны?

— Лознякова.

— Урожденная Лознякова. В девичестве, как говорили раньше. А по мужу — Задорожная. Понятно?

Степняк растерянно глядел на обоих.

— Значит, это вы жена Задорожного? — с натугой спросил он.

Лознякова тихонько посмеивалась, запрокинув голову:

— Ох, товарищ главный, я три раза просила вас просмотреть личные дела! Вот они, на табуретке.

Степняк с вызывающим видом переложил груду папок на подоконник и ногой подвинул табуретку Львовскому.

— Садись, Матвей. Когда только мы разживемся стульями? А где же, черт подери, третья табуретка?

— Рыбаш унес. Говорит, что ноги надо беречь для работы у операционного стола.

Юлия Даниловна отвечала ровным голосом, но глаза ее смеялись.

— А что? Прав, пожалуй… — мысли Степняка все еще вертелись вокруг того, что он неожиданно узнал. — И много у меня еще будет таких открытий?

Лознякова пожала плечами.

— Это насчет меня и Задорожного?.. Думаю, больше не будет. А почему, собственно, это вас так тревожит?

— Да нет, просто занятно. В райздраве это знают?

— Конечно.

— Но там вас называют Лозняковой!

— Привыкли. Семь лет из девяти была для них Лозняковой. Да мне и самой… В общем, мне удобнее оставаться Лозняковой.

— Ваше дело. — Степняк, заложив руки в карманы, прошелся по комнате. — Ну, Матвей Анисимович, значит, опять будем вместе, а?

— Опять, — Львовский обладал даром в простые слова вкладывать удивительную сердечность.

— И отлично! Слушайте-ка, товарищи, надо это дело отметить. — Степняк вдруг загорелся. — Матвей, Юлия Даниловна, звоните своим половинам — и айда ко мне! Посидим, вспомним всякое-разное…

— Нет, нет, — беспокойно сказала Лознякова, — так это не выйдет. Вы, наверно, не знаете — Валентина Кирилловна…

Она запнулась. Львовский встал с табуретки:

— Не выйдет, к сожалению, Илюша… Валентина моя вот уже восемь лет прикована к постели.

— Как прикована? Что такое?