Вам доверяются люди

Ответственный товарищ опять коротко хохотнул и встряхнув руку своего подневольного гостя, ответил:

— Я не настаиваю.

На улицу Степняк вышел с ощущением, что действовал не оглядываясь и что человек, у которого он был, оценил это. Ощущение было приятное. Потом он вспомнил об анонимке и снова с недоумением спросил себя: «Чего же все-таки добивается эта гадина?» Но думать об «этой гадине» ему не хотелось. «Ладно, после!» — мысленно отмахнулся Степняк и зашагал в больницу.

3

В вестибюле родственники больных, как всегда, поджидали врачей. То, что посетителей пропускали ежедневно, устраивало всех. Но после четырех, когда разрешались посещения, в больнице оставались только дежурные врачи, а жены, мужья, отцы и матери обычно стремились поговорить со «своим доктором», особенно если дело касалось тех, кто лежал в хирургии. И около двух, когда кончался операционный день, в вестибюле, на длинных деревянных скамьях, ткнувшихся вдоль стен, ежедневно можно было увидеть несколько человек, с волнением поглядывавших в сторону лестницы.

Степняк считал это естественным. Он знал, конечно, что иногда врачей осаждают вздорными просьбами, что кое-кто предъявляет немыслимые требования. «Я не могу допустить, чтобы мой сын-школьник лежал бог знает с кем в общей палате!» — кричала ему одна разодетая барынька, когда Рыбаш привел ее к Степняку в кабинет. Степняк долго втолковывал ей, что в больнице отдельных палат не существует, что он, главврач, не имеет права создавать особые условия для кого бы то ни было. Она ушла, пообещав жаловаться. А после ее ухода выяснилось, что этого «школьника» доставили со свернутой челюстью и вдребезги пьяного после гнусной попойки в сомнительной компании.

В другой раз какой-то холеный мужчина устроил скандал дежурившему Крутых: тот удалил воспалившийся аппендикс его супруге, не дожидаясь профессора Мезенцева.

Крутых тоже привел этого холеного нахала к Степняку.

— Я совершенно определенно договорился, что оперировать будет не первый попавшийся лекарь, а именно Мезенцев! — негодующе рокотал посетитель.

— Как чувствует себя больная? — спросил Степняк.

— Вполне удовлетворительно, — скупо сказал Крутых.

Степняк повернулся к посетителю:

— Вы были у жены? Видели ее?

— Это не суть важно…

— Позвольте, — Степняк был искренне озадачен, — только это и важно. Когда сделали операцию?

— Три дня назад, — у Крутых от злости и обиды словно одеревенели губы.

— А когда думаете выписывать?

— Через шесть-семь дней.

— Полный порядок. Не понимаю ваших претензий, — Степняк пристально поглядел на человека, с недовольным видом сидевшего перед ним.

— Если я специально договаривался, — многозначительно сказал тот, — и если мне было гарантировано, то нарушать условия по меньшей мере непорядочно.

Степняк взорвался:

— Выйдите вон!

Но такие истории случались очень редко. А чаще всего люди с горячей тревогой ловили врача, чтобы узнать, чем грозит операция или как она прошла и как их дорогая, милая, несчастная или дорогой, милый, несчастный чувствуют себя в эту минуту.

Вернувшись после разговора с ответственным товарищем из Госконтроля, Степняк будто заново увидел вестибюль больницы. Чисто промытые стекла окон, скамьи вдоль выкрашенных светлой масляной краской стен, пустая еще раздевалка для посетителей, помещавшаяся в дальнем углу гардеробная врачей, узорчатая шахта лифта и даже безмятежная бело-розовая физиономия Раи в окошке справочного бюро — все показалось Степняку прекрасным. Он с нежностью прикоснулся к накрахмаленному халату, который ему подавала гардеробщица.

В зеркале, висевшем в глубине гардеробной, отражался вестибюль. Расчесывая гребенкой густые, примятые шляпой волосы, Степняк видел в зеркале не столько себя, сколько двух стариков — женщину и мужчину, — неподвижно и молчаливо сидевших на одной из тех деревянных скамей, где постоянно ожидали врачей родственники больных. Мужчина был костлявый, узкий в плечах, с большими, тяжелыми руками. Он сидел очень прямо, прижимая кепку к своим худым, выступавшим даже сквозь пальто коленям. Ежик редких и тусклых, словно соль с перцем, волос стоял над его морщинистым лбом. Женщина, тоже худощавая, в немодном пальто, с подбитыми ватой плечами, сидела так же прямо, как старик, и руки ее тем же движением прижимали к коленям потрескавшуюся лакированную сумочку. Они не переговаривались, не переглядывались, но было несомненно, что они охвачены одним общим волнением и ждут чего-то с одинаковым страхом и одинаково робкой надеждой. Чуть поодаль сидел плотный человек низенького роста. В отличие от стариков, он непрестанно двигался, то обмахиваясь шляпой, хотя в вестибюле вовсе не было жарко, то вынимая из кармана газету и тут же засовывая ее обратно, то сверяя свои часы с круглыми электрическими часами на стене и даже прищелкивая при этом языком. В тот самый момент, когда плотный человек, казалось, окончательно потерял терпение, послышались торопливые шаги по лестнице.