Вам доверяются люди

Тут Анна Васильевна заплакала. Сперва беззвучные слезы покатились по ее старым, скользким от сметаны щекам, потом она, не удержавшись, всхлипнула, а всхлипнув, зарыдала горько, громко и безутешно. Теперь ей самой все происшедшее представлялось не только постыдным, но и действительно позорным — таким позорным, что зачеркивало всю ее чистую, честную, трудовую жизнь. И в ответ на эти рыдания все обитательницы палаты, только что с интересом слушавшие сплетницу, зашумели, закричали, застучали ложечками о стаканы и кружки, стоявшие на их тумбочках.

— Язык бы тебе свело, собаке брехливой! — кричала молодая женщина, лежавшая у входа. — Ишь до чего бабусю довела, змеюка ядовитая!

Марлена, только что пришедшая на работу, вбежала в палату, откуда доносились угрожающие выкрики и непонятный шум. Ничего не зная и видя только содрогающуюся от отчаянных рыданий старуху Синяеву, она кинулась к ее постели.

— Уберите ту собаку от нас, уберите! — кричали сразу со всех кроватей.

А старуха Синяева по-прежнему рыдала во весь голос, и грузное тело ее судорожно вздрагивало.

Только через полчаса, кое-как успокоив Анну Васильевну и угомонив расходившиеся страсти, Марлена сумела выйти из палаты, оставив вместо себя тетю Глашу и пообещав скоро вернуться.

Ей и самой хотелось не то плакать, не то смеяться. Наивное признание старухи, что она боялась, как бы «от вашей диеты с лица не спасть», и вся история со сметаной (ни сама Анна Васильевна, ни ее соседка-сплетница, ни остальные женщины, к счастью, не подозревали, что сметана к тому же оказалась краденой) были безусловно комичны. Но в то же время было и нечто очень трогательное в горести старухи и в поведении других женщин. Их яростное требование «убрать злыдню», их неожиданная солидарность с бабусей, опасавшейся лишних морщин, их испуг за нее — все было, по мнению Марлены, значительным и волнующим. Ей так хотелось поделиться с Андреем этой историей, она весь день предвкушала, как расскажет ее за обедом и как в его плутоватых глазах возникнет та глубокая сердечность, которую она больше всего ценила в нем. И вот извольте! Он уехал обедать в ресторан с блистательным Фэфэ, а она, как дура, сидит и пришивает пуговки к его клетчатым рубашкам и вынуждена в одиночестве размышлять о том, что же такое эта неувядающая жажда жизни у семидесятипятилетней женщины, и о том, как Юлия Даниловна мгновенно распорядилась перевести «злыдню» в изолятор, и о том, что у бабуси Синяевой действительно подскочило давление и у нее снова отобрали халат и туфли, и о том, наконец, что Анна Витальевна Седловец, узнав о происшедшем, прежде всего воскликнула: «Но там же стояли мои инициалы!» А когда Юлия Даниловна с подчеркнутой вежливостью напомнила, что инициалы Анны Васильевны Синяевой тоже «А. В. С.», то доктор Седловец только и нашлась сказать: «Ах, как нелепо, надо мне было полную фамилию надписать!»… Это называется врач! А Марлена вчера чуть ли не посочувствовала этой дуре… Ох, как легко, оказывается, стать обывателем, когда… когда ты не умеешь приподняться над стаканчиком сметаны или над кастрюлькой с прокисшей кашей!

3

Пришив все пуговицы к рубашке Рыбаша и даже разобрав на три кучки свои капроновые чулки: эти можно носить, эти — просто выкинуть, а эти — отвезти в мастерскую, где поднимают петли, — Марлена взглянула на часы. Ого, уже начало девятого! Неужели Андрей до сих пор в «Национале»? И зачем Фэфэ понадобилось угощать его обедом?

Она не успела придумать никакого вразумительного ответа — в дверь постучали:

— К телефону!

Наконец-то! Спасибо, хоть догадался позвонить! Все равно, она будет холодна к невозмутима, как этот самый искуситель Фэфэ.

Трубка лежала на сундуке. В незапамятные времена кто-то выставил сундук в переднюю, чтоб не загружать своей комнаты, и тогда все жильцы квартиры возмущались. А теперь привыкли и ведут деловые, сердечные и прочие телефонные разговоры, сидя на сундуке. Попробуй убери его сегодня опять будут негодовать и возмущаться.

— Слушаю, — сказала Марлена, усаживаясь на сундук.

— Вы дома? Какое счастье! Пожалуйста, сделайте одолжение, приезжайте немедленно к нам. — Голос был женский, задыхающийся.

— Простите, не узнаю. Кто это?

— Марлена Георгиевна, это я, Фельзе. Витольду очень плохо. Умоляю вас приехать.

— Плохо?! Но тогда надо неотложку…

— Он не позволяет. Он никому, кроме вас, не верит. Вы можете сразу?.. Возьмите такси!

— Хорошо, — сказала Марлена, — я сейчас приеду. Но у меня даже шприца нет. Позвоните все-таки в неотложку.

— Ох, вы не знаете, какой он упрямый… Вы приедете?

— Еду, еду, — повторила Марлена, кладя на рычаг трубку.

Она бегом вернулась в комнату, вырвала из блокнота страничку и, написав: «Я у Фельзе. Позвони!», стремглав помчалась по лестнице, на ходу надевая пальто. «Что я смогу там сделать? Что там случилось? Опять кома? Но отчего?.. Верит только мне, а я ничегошеньки не смогу…»