Вам доверяются люди

В приемном отделении на месте дежурного врача сидит один из студентов-стажеров. При виде «главного» он вскакивает.

— Где Гонтарь? — с невольным ожиданием новой беды спрашивает Илья Васильевич.

— Поднялся наверх. Сейчас вернется. Председатель исполкома уже в палате.

— А… раненый мальчик?

— Операция еще не кончилась. Оперируют товарищи Рыбаш и Львовский.

— Откуда их взяли?

— Наум Евсеевич вызвал.

Через две минуты Степняк выясняет, что события развертывались так. В двадцать два часа в приемное отделение ворвался человек с ссадинами на лице, сказал, что он шофер председателя исполкома, что машина, в которой он вез Иннокентия Терентьевича, провалилась в плохо засыпанную и незаасфальтированную траншею возле переезда, что председатель ранен, но он, шофер, один не смог его вытащить и прибежал за помощью в больницу.

— Наум Евсеевич немедленно послал туда санитаров с носилками, — рассказывает студент, — а сам распорядился готовить операционную и вызвал по телефону Рыбаша и Львовского.

— Разве такое тяжелое ранение?

— Неизвестно же было, а знаете, какой Наум Евсеевич… Пока не дошло до дела, он себе не верит… — Студент бросает опасливый взгляд на главврача: «Не подвести бы, чего доброго, товарища Гонтаря!»

Но, кажется, «главный» недовольства не выказывает.

— Он ведь и вам звонил, — добавляет на всякий случай студент.

— Понятно. Дальше?

— Принесли его на носилках, но ни Львовский, ни Рыбаш еще не успели приехать, и Наум Евсеевич все сделал сам…

Студент подробно, пожалуй, чересчур подробно, словно на экзамене (а может быть, для него все это — первая проба знаний и душевных сил?), рассказывает, что ранение оказалось не очень сложное: открытый перелом предплечья правой руки и поверхностные порезы стеклом; потом так же подробно излагает, что и как сделал Гонтарь («Молодец Наумчик!» — думает Степняк), объясняет, что Иннокентий Терентьевич все время в полном сознании, потеря крови невелика, и, наконец, переходит к Косте Круглову.

— Товарищи Рыбаш и Львовский приехали, и тут как раз принесли мальчика, — говорит студент, но замолкает, видя входящего Наумчика.

— Д-да, — с порога подхватывает Гонтарь, — эт-то п-просто счастье, что Рыбаш п-подоспел вовремя! Т-такое же т-точно ранение, к-как у той д-девушки, п-помните?

Степняк делает огромное усилие, чтобы спросить ровным тоном:

— Закончили операцию?

— Н-нет еще.

У Гонтаря несчастное лицо, будто он лично виноват и в том, что операция тянется более часа, и даже в самом ранении.

— Наумчик, перестаньте чувствовать себя ответственным за все зло, которое еще есть на свете! — говорит Илья Васильевич и вспоминает, что однажды кто-то уже говорил при нем Гонтарю именно эти слова.

Кто же? Наверно, Рыбаш. Ну, все равно. Сейчас у них у всех одна задача — спасти мальчика.

— Я пойду в первую хирургию.

— З-зайдите п-по дороге к Иннокентию Т-терентьевичу. Он н-не спит и ругается.

— Ругается?! Чем он недоволен?

— Н-не ч-чем, а к-кем. О-очковтирателями.

— Какими очковтирателями?!

— К-которые д-доложили ему, что н-наша у-улица…

— А-а! — соображает Степняк. — Ладно, зайду. В какой он палате?

— В ш-шестнадцатой. Н-на двоих, Н-но он т-там од-дин.

Степняк привычно трогает левой ладонью подбородок. Это жест, оставшийся от военных лет. При всяких начальственных наездах он прежде всего проверял, достаточно ли чисто выбрит. Теперь он трет подбородок в затруднительных случаях.

— Вы сами решили, что его надо положить одного? Или он потребовал?..

— Н-нет, п-просто там он никого н-не стеснит. В-все-таки — начальство, — смущенно говорит Наумчик, — я и п-подумал, что д-другим при нем будет трудновато.

Степняк невольно улыбается. Многие, — пожалуй, даже все врачи больницы, — постарались бы положить председателя исполкома в отдельную палату. Шутка ли — сама советская власть в масштабе района! Но каждый (Степняк готов прозакладывать голову!) при этом думал бы именно о председателе, о том, что его могут потревожить, ему могут помешать другие больные. А Наумчик — не угодно ли? — побеспокоился, чтоб высокое начальство не смутило этих других. Ох и парень!

— Наумчик, вы уникальный экземпляр! — говорит Илья Васильевич и, не вдаваясь в объяснения, отправляется наверх.

Но сам он не Наумчик, и, как ни тревожит его судьба Кости Круглова, он все-таки по дороге заходит во вторую хирургию.

Иннокентий Терентьевич лежит на кровати с открытыми глазами. На щеке у него наклейки («Внешние поверхностные порезы стеклом!» — вспоминает Степняк обстоятельный доклад студента), правая рука в гипсе. Лицо свирепое.

— Что, уже и главврача вызвали? Председатель исполкома ручку повредил? — тотчас набрасывается он на Степняка.

— Меня, Иннокентий Терентьевич, вызвали потому, что в больнице два «чепе». Кроме председателя, есть тяжело раненный парнишка.

— А твой этот… дежурный заика возился со мной, будто больше никого на свете нет. И еще, в порядке подхалимажа, в одиночку сунул.