- Вы убили его! - Ловлас оскалился.- Вы убили его, поэтому в вас поднимается его кровь и бьет струей, как; фонтан в Сент-Джеймском парке.
Я повернулся. У меня мурашки забегали по спине.
- Как вы узнали? - спросил я.
Ловлас рассмеялся. Его глаза светились восторгом.
- Ходят слухи, милорд. Я услышал их у Трионидского озера, и мне захотелось узнать правду. Поэтому я здесь.- Он подошел вплотную ко мне.Байрон, вы прокляты.
Я заглянул в его безжалостные глаза. Ненависть и гнев бушевали во мне.
- Убирайтесь,- прошептал я.
- Неужели вы собираетесь подавлять потребности своего естества, милорд?
Я схватил его за горло и отшвырнул назад. Но Ловлас продолжал ухмыляться.
- Вы можете обладать силой могущественного духа, но вы падший, как Люцифер, сын утра, падший, как все мы - падшие. Что ж ступайте, пресмыкайтесь перед своим ничтожным другом. Веселитесь с ним, но он смертен, он умрет.
- Если ты убьешь его, Ловлас...
-Да?
- Я убью тебя.
Ловлас насмешливо поклонился.
- Разве вы не знаете тайну, Байрон?
- Тайну?
- Ее вам не открыли.- Он не спросил, а скорее констатировал факт.
Я шагнул к нему. Ловлас поспешил к двери.
- Какую тайну? - снова спросил я.
- Вы прокляты, и все, кто дорог вам, тоже будут прокляты.
- Почему? Ловлас усмехнулся.
- Почему? Это тайна, сэр.
- Подождите.
Ловлас снова улыбнулся.
- Я полагаю, вы направляетесь в Константинополь?
- Подождите,- закричал я.
Ловлас поклонился и исчез. Я подбежал к двери, но его там не было. Ничего, кроме ночного ветерка. Мне показалось, что я слышу его смех и шепот, эхом отдававшиеся в моих мыслях: "Вы прокляты, и все, кто дорог вам, тоже будут прокляты". Вдалеке прокричал петух. Я покачал головой, развернулся и пошел в комнату, где спал Хобхауз.
Глава 8
Даже общество его попутчика, сколько бы ни совпадали их интересы, все более сковывало его как кандалы; и лишь когда он оказался один на берегу небольшого острова в Эгейском море, душа его вздохнула свободно.
Томас Мур. "Жизнь лорда Байрона"
По какому праву Том может так говорить? Он и догадываться не мог, почему на самом деле лорд Байрон отказался от общества англичан.
Джок Кэм Хобхауз. Заметки на полях
Страх окутал мои мысли туманом и не давал мне покоя несколько дней. Ловлас как будто растворился с криком петуха, но его насмешливые намеки на "тайну" продолжали преследовать меня. Что бы это могло значить - он говорил, что я обречен губить все, что мне дорого? Я не отходил от Хобхауза и осторожно анализировал свои чувства - моя потребность в крови казалась терпимой, привязанность же моя к другу нисколько не ослабела за последнее время. Я немного успокоился и начал наслаждаться возможностями, которые давала моя диета. Мы отчалили в Константинополь. И в который раз меня охватило волнующее поэтическое настроение. Шторм настиг нас у входа в Дарданеллы. Мы также побывали в легендарной Трое. Но самое замечательное из всего - я пересек вплавь Геллеспонт, четыре мили ледяного пролива, от Азии до европейского берега,- и все для того лишь, чтобы доказать, что мифы не врут о подвиге Леандра. Хотя, разумеется, у меня перед Леандром была фора доза свежей крови, но я все равно был крайне доволен собой.
Мы подошли к Константинополю, несмотря на то что был сильный шторм. С трудом встали на якорь под отвесным утесом. Над нами возвышался Сераль, дворец султана, который был окутан такой же темнотой, как и черные воды моря под нами. Как бы то ни было, я чуял биение большого города на берегу; а завывания, смутно доносившиеся с минаретов, перекрывая грохот волн, словно манили нас, суля экзотические удовольствия. На следующий день мы переправились на небольшой посудине к утесу Сераля. Я смотрел на него и воображал себе сладкую жизнь, таившуюся за стенами дворца, как вдруг уловил запах крови, свежей крови. Я устремил взор на узенькую террасу, отделявшую стены от моря,- там свора псов рыча обгладывала человеческие останки. Я завороженно следил, как один из них оторвал кусок плоти с черепа татарина с такой легкостью, как будто это была спелая фига.
- Непокорные рабы,- едва слышно пробормотал капитан шлюпки,- их сбросили со стен.
Я медленно кивнул и почувствовал, как жажда тупой болью вновь растекается по моим костям.