Его выговор оказался столь непонятным, что даже Бауэр едва разобрал половину его речей. Одну фразу возница повторял раз за разом — видимо, она не выходила у него из головы. Место, где мы застряли, называлось Шлосс-Ваппенбург, замок Ваппенбург; судьба нашего автомобиля крестьянина не волновала, а вот нам, по его словам, нужно убираться отсюда как можно скорее. Выяснилось, что лошадь и двуколку он купил в деревне в тридцати милях отсюда, в дороге задержался и сейчас больше всего на свете хотел бы оказаться как можно дальше от замка Ваппенбург и как можно ближе к Гросскройцу. В конце концов, за несколько крон он неохотно согласился подвезти Бауэра до города. Да, там можно найти хорошую мастерскую и кузнеца, который согласится работать всю ночь, так что Бауэр сможет привезти необходимые детали еще до рассвета. Места для нас с Арчи в легкой повозке не было, а топать двадцать миль, вместо того чтобы спокойно спать теплой летней ночью, нам не хотелось. Когда Бауэр забрался в повозку, Арчи спросил его:
— Вы говорите, что это место называется замок Ваппенбург. А где он, этот замок?
Угрюмый возница показал вперед кнутом и с дрожью в голосе сказал:
— Вон там, за деревней.
И, хлестнув лошадь, поехал прочь с такой скоростью, на какую было способно усталое животное.
Не считая мрачного пейзажа вокруг, беспокоиться нам было не о чем, поскольку в дорогу мы захватили не только уйму курток, накидок и одеял, но и корзину с едой — ее вручил нам Руди Фюрстенберг. Открыв ее, мы обнаружили половину окорока, связку холодных цыплят, огромное количество персиков и несколько бутылок токайского из личных погребов Руди, который позаботился о том, чтобы мы не умерли от жажды.
Перед ужином, чтобы убить время, мы решили прогуляться до деревни, осмотреть часовню, а затем дойти до руин замка, ибо ни секунды не сомневались, что он давно необитаем. Все, однако, оказалось не так просто. Дверь часовни, хотя и незапертая, до того заросла сорняками, что открыть ее стоило большого труда. Вероятно, это была усыпальница какого-то семейства; нарисованные на стене мемориальные таблички покрылись плесенью и потрескались, так что прочесть их было практически невозможно. Шелковые знамена превратились в жалкие тряпки, уныло свисавшие среди густой паутины, и рассыпались у нас в руках, когда мы развернули их, чтобы посмотреть, во главе какой гордой армии они развевались. Здесь царили грибок и плесень, а в проходах росли огромные желтые грибы-дождевики, взрывавшиеся под нашими ногами, распространяя неприятный запах.
Только в одном месте стена часовни была чистой — там, где находилась мраморная мемориальная доска, украшенная искусной французской резьбой и выполненная в виде траурной урны с наброшенным на нее покрывалом. По-видимому, доска принадлежала последнему представителю фамилии. На ней старинными буквами было выведено: «Графиня София Ваппенбург, 1778». Мы с радостью покинули маленькую заброшенную часовню, построенную, судя по ее виду, еще во времена крестоносцев и полностью забытую после того, как в 1778 году в ней нашел вечное упокоение последний из рода Ваппенбургов. Стоял теплый летний вечер, но мы с Арчи вздрагивали от холода.
Не знаю, откуда появился тот старик. Он внезапно возник рядом с нами и протянул нам какую-то бумагу. Старик был таким древним, что его желтая высохшая кожа казалась мумифицированной. Седые волосы были коротко подстрижены, а черная ливрея, послужившая, похоже, не одному поколению слуг, по фасону напоминала те, что я видел лишь на старинных гравюрах. Слуга протягивал мне письмо без конверта, просто сложенное и запечатанное. Написано оно было по-французски, с длинными s и f, это был либо очень плохой, либо очень старый французский — я подозревал второе. В письме говорилось, что в замке Ваппенбург нам могут предложить обед и ночлег. Однако, когда я увидел подпись, мое сердце тревожно забилось. Там стояло: «Графиня София Ваппенбург».
Старый слуга повел нас по узкой тропинке, казавшейся еще темнее из-за нависших над ней сосен. Наши шаги заглушал толстый слой опавших сосновых иголок; ни мне, ни Арчи разговаривать не хотелось. Вскоре впереди открылся замок: он стоял на вершине скалы, черневшей на фоне вечернего неба. Никогда прежде не видел я более мрачной и унылой картины. Большая часть замка лежала в руинах. Но главная башня, почерневшая от пожара, явно была обитаемой; войти в нее можно было по подъемному мосту, проржавевшему от времени. На фоне неба четко вырисовывался силуэт часовой башни. Вечернее солнце просвечивало сквозь ее выбитые окна, крыша и пол давно провалились, внутри кружилась какая-то тварь, похожая на огромную летучую мышь.
Еще один старец-слуга отворил перед нами обитую железом дверь, и наши шаги звонко застучали по каменным плитам внутреннего двора, где уже давным-давно не слышались топот закованных в броню ног и звон острых пик.