Вампирский роман Клары Остерман

Вот я обнимаюсь с Бароном, который хлопает меня по спине, и ловлю себя на странных мыслях о том, насколько сладкий горячий огонь горит в его груди. Чародейский огонь. У обычных людей он совсем тусклый, а у фарадалов, как и у Сестёр, – точно пожар. Его так и манит испить до дна.

А в следующий миг я уже сижу у костра с Замбилой, и она поит меня самогоном, сама при этом едва лишь пригубив напиток.

– Так что такое путэра? – спрашиваю я.

– Разве ты не слышала?

– О чём?

– О нашей родине. Когда-то наш народ жил на богатом острове далеко-далеко отсюда. Это было время безоблачного счастья. – Она улыбнулась мечтательно, точно сама помнила то время. – В самом большом храме столицы находилось святилище. Оно защищало нас от врагов, от бурь и гроз. И оно давало нам нашу власть. – Она щёлкнула пальцами, рождая сноп золотых искр, и хищно улыбнулась, когда я, совсем потеряв самообладание, потянулась навстречу, пытаясь поймать те искры губами. – Но однажды кто-то разрушил храм. Святилище было осквернено, и разгневанные боги наказали нас и затопили остров. Спаслась лишь малая часть народа на кораблях и лодках. Люди убежали, пытаясь хоть по частям спасти святыню.

– Путэру, – пьяно пролепетала я непослушными губами.

– Да. Путэру. Каждый корабль забрал по кусочку из святилища, желая сохранить вечный огонь, кровь богов. Когда остров совсем ушёл под воду, мы, фарадалы, остались без дома и оказались обречены на вечное странствие. Тысячи и тысячи кораблей разошлись по всему свету, и с тех пор мы бродим, не имея родины, но нося её кусочек с собой.

– Но почему вы говорите, что вам не выжить без путэры?

– Потому что нам дарит жизнь Золотой огонь, что пылает в ней. Точно так же, как тебе, мулло, дарит жизнь чернота, что клокочет в твоей груди. Это и делает нас столь разными. Мы, фарадалы, дети света, дети Первых Богов и самой земли. Наша кровь золотая. Ты создание ночи, отвратительное всему живому.

Меня оскорбили её слова, и я поспешила уйти подальше и скоро вновь оказалась в компании Златана и Барона, а с их появлением в моих руках опять оказалась стопка.

Во всех языках, что мне известны, не найдётся слов, чтобы описать очарования фарадальского лагеря ночью, когда загорается костёр, и весь табор собирается вокруг, и начинает играть скрипка. Ох, Создатель, теперь мне отчаянно стыдно за все мои потуги мучить этот прекрасный инструмент, пытаясь подражать благородным девицам, что обязаны владеть игрой на нём. Музыка фарадалов это магия в чистом виде.

Мелодия точно натянутой струной смычка разрезала мне горло с первых нот. И я… пошла танцевать. Нет, не так, я закружилась, толпа подхватила меня и унесла плясать вокруг огня. И фарадалы пели, кричали, и я кричала что-то вместе с ними и хохотала, хохотала безудержно, пока не выбилась из сил.

И, тяжело дыша, с горящими глазами, вдруг оказалась снова у костра.

Рядом точно из ниоткуда возник Тео. Я обернулась, а он уже сидел слева от меня, потягивая что-то из кружки.

– Будешь? – спросил он по-лойтурски.

– Что это?

– Вино.

Всё лучше, чем самогон. Ужасная гадость. В жизни больше не прикоснусь, даже если мне предложат все деньги мира.

Вообще-то я ужасно брезгливая. Знаю, для дочери доктора, которая порой ему ассистирует, это странно. Но в лаборатории отца очень чисто, и я почти не касаюсь крови и других… телесных… В общем только помогаю с инструментами и лекарствами. А так я никогда из чужой кружки ни глотка не сделаю, это слишком противно. Даже поцелуи и объятия отца мне тяжело принимать, хотя он делает и то и другое очень редко, когда поздравляет с днём рождения или переживает из-за моей болезни.

Наверное, какой-нибудь столичный модный врач сказал бы, что это из-за моей матери. Точнее, из-за того, что её у меня никогда не было. Якобы я с младенчества не привыкла к телесной близости и нежности, а потому избегаю их во взрослой жизни, но меня вырастили Маруся и Нюрочка, которые, наоборот, порой так затискают, что не вырваться. Просто такая уж я сама по себе и не вижу ничего плохого в этом.

В любом случае я никогда прежде не пила из чужих бокалов, потому что мне было это очень противно, вот и на этот раз уставилась на кружку, не зная, как вежливо отказать. Тео не понял моего замешательства.

– Давай, выпей. – Он заглянул мне в глаза, и я уже не смогла сопротивляться. – А то совсем приуныла.

– Это всё самогон, – сказала я почему-то. Наверное, уже тогда я была пьяна. – Мне от него дурно.

– Ты уже давно протрезвела после такой пляски, – хмыкнул Тео. – Давай-давай. Пей.

Сопротивляться ему бесполезно. В Тео есть нечто… искусительное. Такое напыщенное слово, такое… нарочито красивое, словно из любовного романа, но оно, как никакое другое, описывает моего друга.

И, переборов брезгливость, я осторожно сделала первый глоток.

– Не отравлено, – усмехнулся Тео.

– Дело не в этом.

– А в чём?

Неловко было признаваться, что я брезгую, поэтому пришлось покривить душой, впрочем, несильно, ведь в этом была доля правды.

– Боюсь напиться допьяна.