Вампиры и другие фантастические истории

Гром вновь прокатился, дождь барабанил в окно, а от молнии было светло, как днем. Дверь в залу стояла открытой, и я хорошо видел, что там было пусто и темно. Миша храпел и свистел за целый оркестр.

Как я заснул, сидя в кресле, я не заметил.

…

Утром рано Федор Иванович был уже у нас. По его лицу было заметно, что ночь он провел плохо.

– Слава тебе Господи, – воскликнул он, широко крестясь, – живы вы и здоровы! А мы-то за вас какую муку приняли. Гроза, гром, дождь, ветер, да какие! Сущая дьявольская ночь. А тут еще окна в старом доме отсвечивают; я было даже думал пожар; через бурю-то музыка из них гремит: то как будто трубы, то скрипки… А то и люди мерещатся, танцуют… прямо страсти. Паша все лампады затеплила, а Фрося – та всю ночь на коленях простояла, за вас все молилась.

Тут управляющий подошел к окну, открыл его и крикнул:

– Слава Создателю, дочки, живы и здоровы наши господа!

– Знаете ли, – продолжал он, обращаясь к нам, – эдакая ночь – впервые! Бывало, и не раз, и музыка, и освещение, да все не так. Мерекнется что-то и исчезнет. И не знаешь после, померещилось тебе или в самом деле было. Ну а вчера – не дай Бог!

– Полноте, Федор Иванович, чепуху городить, – вмешался Миша. – Мы с Дмитрием проспали здесь всю ночь и никакой музыки не слыхали и света не видали. Смотрите, и дверь в залу открыта.

Федор Иванович так и кинулся к двери.

– Дверь я замкнул вчера, и ключ от нее у меня, – сказал он дрожащим голосом.

– Что вы музыку слышали да окна освещенными видели, – продолжал Миша, – то в вое ветра всегда слышна музыка, а окна светились от блеска молнии.

Управляющий не слушал Миши, он смотрел то на дверь, то на меня, ожидая, что я скажу.

Но я молчал. Знакомить его со своим сном или… или приключением, я не находил возможным. Какое я дам объяснение? Я и сам себе не отдал еще отчета, был это сон, галлюцинация или и правда что-либо иное.

Чтобы прекратить разговоры, я сказал, что билеты на вечерний поезд взяты и надо собираться в дорогу. Все же я зашел в залу и там увидел старый сгнивший трельяж, а за ним кресло и крошечный диван; раньше, при осмотре, я их как-то не заметил.

Фрося и Паша приготовили прощальный обед, к которому пригласили и отца Павла. Пришла и бабка Авдотья. По ее желанию я должен был сказать в присутствии Федора Ивановича, что она, Авдотья, может жить «на прежних правах».

Желая что-нибудь узнать о Варваре Сидоровне, я в первый раз заговорил с бабкой Авдотьей. Чтобы чем-нибудь объяснить свое любопытство, я сказал, что видел Варвару Сидоровну во сне.

Это заявление бабку Авдотью нисколько не удивило; она только прошамкала:

– Ишь, не терпится, приходила уже!

Потом с убеждением прибавила:

– Ну плохо, значит, твое дело. Скоро помрешь… беспременно помрешь. Ты уж крепко распорядись Федору Ивановичу не гнать меня до нового хозяина.

– Да с чего же я умру, бабушка Авдотья? – взмолился я.

– Отчего, отчего! Почем я знаю… Может, дорога железная раздавит или другое что! А только умрешь. Кого Варвара Сидоровна облюбовала, тому крышка. Ты наследником заделался, и допрежь тебя[152] были и все померли. Помрешь и ты.

Желая переменить не очень приятный для меня разговор о смерти, я прокричал старухе:

– Скольки лет умерла Варвара Сидоровна, знаешь аль нет?

– Как не знать-то, туто я была, – отвечала бабка Авдотья. – Эдак примерно под сорок лет. Отравил, слышь, ее полюбовник.

Старуха устала от долгого разговора, замолчала и погрузилась в спячку.

Сообщение об отравлении Варвары Сидоровны было новостью. Оказалось, что ни Федор Иванович, ни сам отец Павел о том не слыхали и не подозревали о причине смерти.

– Брешет старая, – сказал управляющий. – Коли бы отрава была, в народе было бы известно.

– Это верно, – подтвердил и отец Павел.

…

Пропутешествовав два месяца, мы попали в С. Во время путешествия все приключения, бывшие в Веселом, и самое Веселое и даже Фрося и Паша были забыты.

Дорожные встречи, новые знакомства, мимолетные романы – властно вытеснили из памяти прожитую полосу жизни.

В С, осматривая старину, зашли и в монастырь. Там монах, сопровождавший нас, обратил мое внимание на образ, писанный в Италии. Монаху в этом можно было поверить: манера письма, краски – все было иное и не напоминало иконной живописи.

– Это дорогой образ, – сказал монах, – и пожертвован давно, одной из ближайших наших помещиц, госпожой Смолкиной.

Нечего говорить, что фамилия Смолкина обратила на себя мое внимание, и я заинтересовался образом. Ведь эта помещица, чего доброго, моя прабабушка! Я спросил об имени жертвовальницы. Монах не знал.

Всматриваясь в лицо иконы, я начал находить сходство с портретом Варвары Сидоровны. Ну конечно же, несомненно, есть что-то общее.

– А какая святая изображена на этой иконе? – спросил я.

– Варвара Великомученица![153]

Точно молния пронеслась перед моими глазами. Я вспомнил ночь в старом доме, грозу, музыку и прекрасную женщину, умоляющую меня на коленях…

– Можно ли пропеть молебен образу Великомученицы? – спросил я монаха. – Но молебен как следует, всем собором и с певчими.