– Ваше благородие, дозвольте доложить. Это наш рядовой Иван Быков пошел на немецкий пулемет. Только, вашескородие, он не был мертвецом, а живым человеком.
– Ну вот видите, – точно обрадовался доктор, – это был живой человек, наш солдат Иван.
– Живой человек, – криво усмехнулся немец. – До сих пор я еще не видал да и не слыхивал, чтоб человек мог быть живым или считаться живым с такими ранами, какие были на моем убийце. Ему ружейная пуля вошла в правый висок, вышибла правый глаз и снесла левую щеку и часть челюсти. Про раны в грудь я уже не говорю. А мой убийца, – продолжал немец, причем от воспоминаний лицо его перекосило и дрожь прошла по телу, – был именно таким: без глаза, без челюсти, с огромной зияющей раной в голове.
Помолчав, немец прибавил:
– Тем не менее все же я ударил «его» шашкой, но… шашка прошла через его тело так же легко, как через пустое место… А он, он схватил меня за сердце и раздавил его.
– Полноте, и успокойтесь, – сказал доктор, жалея офицера. – Иван – живой человек, а у вас был только обморок, мы вот сейчас сдадим вас «летучке»[176]
, а в России вы живо оправитесь.– Вы все еще мне не верите, опросите всех моих людей. Кстати, они ведь у вас в плену, – сказал немец, и жалкая горькая улыбка прошла по его лицу. – Они все подтвердят вам мои слова. Они тоже видели. Подумайте, если б это не был мертвец, разве бы мои люди решились на бегство? Всему миру известно, не забывайте этого, что мы, немцы, не боимся никого, кроме своего Бога, а мертвецов высылает ад.
Доктор, видя всю бесполезность спора, приказал отправить больного немецкого офицера дальше в тыл.
– Как будет свободное место в автомобиле, так и везите! – распорядился он.
– Напрасно, – возразил немец. – «Он» все равно придет за мною.
…
Между тем солдаты разыскали труп убитого Ивана и принесли его. Они непременно желали похоронить его в отдельную могилу и хотя бы этим выразить свою любовь и почтить его память.
Как-то не сговариваясь и сами не зная почему, все кругом – начиная с ротного и кончая последним рядовым роты, – решили, что победа одержана благодаря самопожертвованию Ивана. Как это случилось, что произошло – пока еще никто не мог дать себе ясного отчета. Разобраться и в виденном, и в ощущениях не было еще времени. Стоял сумбур.
Факт смерти Ивана, паники у немцев и, наконец, победы был налицо; объяснения же не было, да его сгоряча и не искали. Все слишком были возбуждены.
Труп Ивана был страшно обезображен. Ружейная пуля, войдя в правый висок, выбила глаз и оторвала часть левой скулы. Ран на груди даже не стали и считать.
– Насыпаны, что твой горох! – заметил фельдшер.
Солдатики, получив разрешение, очень хлопотали с трупом Ивана, им ужасно хотелось «обрядить его как следует». Все сделать «честь честью». Они обмыли его лицо, поскребли обломком гребня стриженую голову. Надели новую, не ношенную еще рубаху.
От усердия товарищей голова Ивана, приподнятого в сидячее положение, сильно качалась, и руки болтались из стороны в сторону. Зрелище было тяжелое.
– Осторожнее, ребята! – крикнул ротный, проходя мимо. Он сам сопровождал носилки с больным немецким офицером к автомобилю. При окрике немец приподнял голову. Перед ним сидел Иван. Голова трупа покачивалась, а руки болтались; получалось впечатление, что мертвец приветствует офицера.
Страшно, дико крикнув, немец откинулся на носилки. Одной рукою он схватился за сердце, а другою точно отталкивал кого-то.
– Спасите, спасите! Это он, «мой мертвец», – пробормотал офицер, падая навзничь. Судорога исказила его лицо, и тут же… он скончался.
На радость всей роте, бывшему ротмистру Ивану Быкову, теперь рядовому N полка, был присужден Георгиевский крест за взятие немецкого пулемета.
…
Много позднее, когда личных свидетелей «Дела Ивана» уже не осталось в окопах и в N полку, все еще вспоминали это событие.
Откуда-то появилось сообщение, что немецкий офицер по фамилии Шмидт был человек неуравновешенный, ненормальный. Разгром ли Бельгии[177]
, в котором Шмидт принимал деятельное, кровавое участие, расстрел ли неповинных русских рабочих на севере Сибири, но Шмидт страдал галлюцинациями, и всегда на тему «мстящих мертвецов».Шмидт своей нервностью и верой в мертвецов не раз уже создавал панику среди своих людей, и только благодаря тому, что он был лично известен императору, а следовательно, имел большие протекции, Шмидт не был отстранен, а оставался в охране имений кайзера.
До «Дела Ивана» все сходило благополучно. В день наступления русских Шмидт страшно нервничал: он утверждал, что накануне в кустах видел своего смертельного врага.
Привидение это встало во весь рост и погрозило ему кулаком! Конечно, это предвещает ему, Шмидту, близкую смерть.
Под таким впечатлением Шмидт готовился к роковой ночи. Люди его были также взбудоражены, так как Шмидт не скрыл от них ни своего видения, ни своего предчувствия близкой смерти.
Ночью при виде безумной отваги Ивана и сам Шмидт, и его солдаты поддались общей панике, создавшей «Дело Ивана».