Вампиры и другие фантастические истории

Он лег под акацию, спать ему не хотелось, и он стал смотреть на облака, вспоминая свою деревню. Ему показалось, что одно облако, легкое и белое, прикрыло ему солнце. Повеяло приятным холодком… смотрит, а это не облако уже, а женщина в белом платье, точь-в-точь умершая графиня! И волосы распущены, и цветы на голове.

Парень хотел вскочить. Но она сделала знак рукою не шевелиться и сама к нему наклонилась, да так близко-близко, стала на колени возле, одну руку положила на голову, а другую на шею… «И так-то мне стало чудно, хорошо! – улыбнулся больной. – Ручки-то маленькие да холодненькие! А сама так и смотрит прямо в глаза… глазища-то – что твое озеро, пучина без дна… Потом стало тяжело. Шея заболела, а глаз открыть не могу, – рассказывал больной, – потом все завертелось и куда-то поплыло. Только слышу голос старшого: „Павел, Павел!“ Хочу проснуться – и не могу, – продолжал Павел. – На груди, что доска гробовая, давит, не вздохнуть! И опять слышу: „Рассчитаю, лентяй!“ Тут я уже открыл глаза. А графиня-то тут, надо мной, только не такая добрая и ласковая, как бывало, а злая, глаза что уголья, губы красные. Смотрит, глаз не спускает, а сама все пятится, пятится и… исчезла… а…» – голос его все слабел, выражения путались, и тут он снова впал в беспамятство.

Употребить второй раз наркотик я не решился, да и зачем, я знал достаточно.

Сдав больного помощнику, я поспешил в сад, к обрыву: мне нужен был воздух и простор…

Немного погодя туда же пришел Петро.

Помолчали.

«Это не иначе как опять „его“ дело!» – сказал Петро как бы в пространство.

«Кого „его“, о ком ты говоришь?» – обрадовался я, чувствуя себе в Петро помощника.

«Известно, об этом дьяволе, об американце».

«Слушай, Петро, дело нешуточное, расскажи, что думаешь?»

«Ага, небось сами тоже думаете… А ранки-то у Павла на шее есть?» – спросил он меня.

«Есть».

«Ладно, расскажу, слушайте.

Как приехал американец в первый-то раз, да Нетти, бедняга, на него бросилась, – начал Петро, – так и у меня сердце екнуло: не быть добру, что это, с покойником приехал, а лба, прости Господи, не перекрестит, глаза все бегают, да и красные такие. И стал я за ним следить… и все что-то не ладно. Ни он в церковь, ни он в капеллу. Не заглянет, значит.

Живет в сторожке один, ни с кем не знается, а свету никогда там не бывает. Да и дым оттуда не идет: не топит, значит. Как будто и не ест ничего, а сам полнеет да краснеет. Что за оказия?

А тут все смерти да смерти… докторá, вот и вы тоже, говорят, крови в покойниках мало.

Тут мне и пришло на ум – оборотень он, по-нашему вурдалак. Это значит мертвец, который из могилы выходит да кровь у живых людей сосет. Принялся я следить пуще прежнего…» Петро замолчал.

«Ну и что же ты нашел?»

«Да тут-то и беда, батюшка доктор. Ничего больше-то не нашел, на месте, с поличным ни разу не поймал. Хитер он! А так всяких мелочей много, да что толку, сунься расскажи, не поверили бы, – горестно говорил Петро. – Одна графинюшка, покойница, смекала коечто, недаром же она просила и потребовала, чтобы увезли Карло, да подальше. Какое такое ученье в семь-то годков!» – закончил он.

Снова молчание.

«Вернулся я, а графини уже и в живых нет! Может, и тут без „него“ не обошлось? Вы, доктор, не уезжали, так как думаете?»

Я предпочел промолчать.

«Знаю я от старух, – продолжал Петро, – что „он“ не любит осинового кола и чесночного запаха. Колом можно его к земле прибить, не будет вставать и ходить. А чесночный запах, что ладан, гонит нечистую силу назад, в свое место. Говорят еще старухи, что каждый вурдалак имеет свое укромное место, где и должен каждый день полежать мертвецом, – это ему так от Бога положено, вроде как запрет. А остальное время он может прикинуться, чем хочет, животным ли, птицей ли. На то он и оборотень, – ораторствовал Петро. – Сторожку я уничтожил, свез на дрова, в церковь; кол забил, чеснок скоро зацветет, а „он“… все озорничает…» – печально окончил старик.

«Что делать? Привез дьявол из Америки старого графа да проклятое ожерелье, с которого и болезнь к нашей графинюшке перекинулась; нет ли тут закорюки? Как, по-вашему, доктор?» И Петро пытливо посмотрел на меня.

«Не знаю!» – пожал я плечами.

«Вот что я надумал, – продолжал Петро. – На каменный гроб старого графа положу крест из омелы, говорят, это хорошо, да кругом навешу чесноку, а вот вы, от имени графа, скажите всем слугам, что склеп будет убирать один Петро и ходить туда запрещено-де, а то озорники все поснимут, да и разговоров не оберешься. А надо все в тайне, чтобы „он“ не догадался да не улизнул».

Я обещал.

Петро усиленно принялся за изготовление креста.

За те дни, пока он возился, в деревне умерло двое детей и у нас на горе мужик-поденщик.

Наконец все готово. На закате солнца, когда все слуги замка сильнее заняты уборкою на ночь, мы с Петро спустились в склеп, и он все сделал, как говорил: положил крест, навесил чеснок. Сверху же гроб мы закрыли черным сукном, чтоб не обратить на него внимания графа.

«А слышите, как воет и стонет?» – обратился ко мне Петро.