Вампиры не стареют: сказки со свежим привкусом

Она всаживает лезвие в шею твари, но кинжал недостаточно длинный, чтобы перерезать ему горло. Он застревает где-то в позвонках, и она выпускает его из рук, а пальцы гуля царапают ей кожу.

Она делает шаг назад, но ее ботинок цепляется за разбитую могилу, она падает, и гуль оказывается на ней. Он так близко, что она чувствует сладковатое зловоние гнили, и на нее накатывает страх – внезапный, скручивающий. Он накрывает ее, словно волна, и ей приходится подавить желание закричать.

Тварь скрежещет зубами и издает жуткий лязг, захлопывая челюсть. Кэл запихивает гулю монтировку промеж зубов, отталкивая его голову назад, в то время как его пальцы впиваются в ее тело, оставляя отпечатки его последней трапезы. Она брыкается, пытаясь сбросить его, но гуль сильный, невероятно сильный для кого-то из жил и костей, и страх отдается громким свистом у нее в голове, жаром в крови, ее руки соскальзывают с монтировки, она сейчас умрет, она сейчас умрет, она сейчас…

Меч Тео перерезает шею монстра, и лезвие проходит так близко, что Кэл чувствует ветерок на своем лице.

Голова гуля катится по заросшей сорняками траве.

Тело монстра обрушивается кучей жил и костей, а потом рядом оказываются ее братья, на коленях, – стены, защищающие от ужаса мира, расстилающегося за их спинами. Кэл поднимает монтировку и крепко сжимает ее, чтобы остановить дрожь в руках.

– С тобой всё хорошо, с тобой всё хорошо, – говорит Тео, тихо и ритмично.

Аполлон встает, поднимая топор, и легким шагом направляется к отделенной голове гуля.

Кэл сглатывает.

– Конечно, со мной всё хорошо, – произносит она, пока Аполлон бросает топор на череп монстра. Он взрывается, как гниющая тыква, под лезвием топора.

Кэл не рвет. Это кажется победой.

Это кажется поражением.

Безнадежным. Совершенно безнадежным.

Аполлон опускается на колени, чтобы выдернуть кинжал из того, что осталось от горла гуля.

– Надо было дать мне меч, – бормочет она, пока Тео поднимает ее на ноги.

Ее братья оживленно болтают всю дорогу домой.

Они на взводе, в состоянии эйфории после охоты. Кэл тоже на взводе, но совсем по другим причинам. Из-за того, что не заметила сразу третьего гуля, что набросилась на мертвяка с пятидюймовым ножом и монтировкой, что оступилась, что почти сдалась, что позволила страху одолеть себя.

Аполлон не устраивает ей разнос. Тео не читает лекцию. Они не отчитывают ее. Они вообще ничего не говорят об этом и, возможно, тем самым пытаются облегчить всё для нее, но это не работает. Она чувствует себя наказанным ребенком и всю дорогу задается вопросом, как тот же ребенок, расскажут ли они маме.

Она ждет их в гостиной.

– Как всё прошло?

И Кэл уже готова, что они ее сдадут, скажут, что всё было прекрасно, пока им не пришлось спасать ее жалкую задницу. Но Тео просто кивает, Аполлон же улыбается и произносит: «Гули – старинная забава», – не в силах удержаться от дурацкой шутки. А потом мама смотрит прямо на Кэл, словно способна прочитать правду по ее лицу, но Кэл уже давно знает, что правда – это не то, что выставляют напоказ.

– Всё хорошо, – говорит она, и слова падают у нее внутри, словно камни.

Мама улыбается и возвращается к просмотру телевизора, а Кэл идет к лестнице, ее братья следуют за ней. Когда она поднимается наверх, Тео касается ее локтя:

– Ты в порядке?

Это всё, что он говорит. Всё, что он скажет.

– Конечно, – отвечает она, стараясь придать голосу непринужденность, и проскальзывает в свою комнату.

Несколько мгновений спустя она слышит жужжание татуировочного пистолета, доносящееся с другого конца коридора, а еще смех, которым ее брат прикрывает боль.

Она высвобождается из завязок и застежек самодельных доспехов и скривляет лицо, замечая дыру на любимых джинсах. Сама виновата, нужно было переодеться, нужно было надеть что-то, что не жалко. Кэл раздевается и осматривает себя – не повреждена ли кожа, нет ли признаков ран. Но на ней лишь несколько царапин да темнеющий синяк.

«Везучая», – думает она.

«Тупица», – отвечает сама себе, глядя на свои руки, под ногтями которых плотно набилась кладбищенская земля. Она идет в ванную и пытается оттереть с кожи грязь с погоста. Бежит вода, и в ее белом шуме она снова проигрывает всё в голове: отползание по поросшей сорняками траве, уханье сердца, страх, паника, шок от удара плечами о камни, непреодолимое желание вскинуть руки, но не для того, чтобы бороться, а чтобы спрятаться, скрыться.

Внутри у нее всё переворачивается, к горлу подступает желчь.

Бёрнсы охотники, а охотники не убегают.

Они борются.

Руки Кэл уже саднят к тому времени, как она выключает кран.

Ее кинжал лежит без ножен на одеяле, и она знает, что мать устроит ей взбучку за то, что оставила оружие на виду, так что она берет его, опускается на колени рядом с кроватью и вытаскивает кожаный сундук, что стоит под ней. Она кидает кинжал к серебряным крестам, тонким, как иглы, лезвиям, коллекции деревянных кольев.

Кэл проводит по ним ладонью, задерживая ее на последнем – барабанной палочке с заостренным концом. Она поднимает ее, потирая большим пальцем инициалы, вырезанные ею на дереве.

ДФ.

Джульетта Фэйрмонт.