Вампитеры, фома и гранфаллоны

«ПЛЕЙБОЙ»: Еще один способ побороть печаль, примириться с проблемой, которую ты не в состоянии решить, – это юмор. Это ваш способ?

ВОННЕГУТ: Я пытаюсь. Но смех ведь, как и слезы, является ответом на разочарование, и он ничего не решает – как, впрочем, и слезы. Смеяться и плакать – вот что остается человеку, когда ничего другого он не в состоянии делать. Фрейд о юморе написал очень здраво, что интересно, так как сам он был человеком, далеким от юмора. В качестве примера он приводит собаку, она хочет вырваться за ворота, укусить человека или подраться с другим псом, но, не сумев этого сделать, начинает рыть землю. Рытье земли ничего не решает, но она должна что-нибудь делать. Плач или смех – то, что в данном случае делает человек. Я много произносил всяких речей, потому что мне нужны были деньги. Порой у меня получалось забавно, особенно в соборе Парижской Богоматери, на проходившем там литературном фестивале. Там была огромная аудитория, и люди были настроены так хорошо, что, что бы я ни сказал, звучало смешно. Достаточно было кашлянуть или прочистить горло, как аудитория взрывалась смехом. История, которую я рассказываю, поистине ужасна. Люди смеялись, потому что страдали, их раздирала боль, с которой они ничего не могли поделать. Они были несчастны и беспомощны оттого, что за два дня до этого убили Мартина Лютера Кинга. В четверг, день убийства, фестиваль был прерван, а на следующий день продолжил свою работу, хотя этот день был днем горя, когда люди пытались прийти в себя. А в субботу настал мой черед выступать. У меня действительно был достаточно веселый текст, но именно присутствие горя стократ увеличило силу смеха. Следовало либо смеяться, либо плакать, поскольку вернуть Кинга было невозможно. Самый громкий смех всегда основан на остром разочаровании или жутком страхе.

«ПЛЕЙБОЙ»: Это называется черным юмором? Или весь юмор – черный?

ВОННЕГУТ: В определенном смысле, наверное, да. Конечно, люди, которых Брюс Джей Фридман назвал черными юмористами, не совсем похожи друг на друга. Я – не такой, как Дж. П. Донливи, но Фридман находит между нами нечто общее и называет нас обоих черными юмористами. А критики подхватили это словечко, ведь оно очень удобно. Все, что им нужно теперь делать, – сказать «черные юмористы» и назвать двадцать имен. Это некая форма стенографии. Но Фрейд уже написал про так называемый юмор висельника – это юмор Центральной Европы. Юмор людей, смеющихся в силу своей политической беспомощности. Данный тип юмора возник в Австро-Венгерской империи. Там жили евреи, сербы, хорваты, и все эти маленькие группы были слиты в единую, совершенно немыслимую империю. С ними происходили ужасные вещи. Это были слабые, беспомощные люди, а потому они шутили, и это все, что они могли сделать перед лицом неизбежной катастрофы. Юмор висельника, о котором писал Фрейд, – это то, что мы называем здесь еврейским юмором. Шутки о слабом, умном человеке, попавшем в безнадежную ситуацию. А я обычно пишу о людях, чувствующих, что они практически ничего не могут сделать по поводу того, что с ними происходит. Одна из моих любимых карикатур – ее создал Шел Силверстайн – изображает двоих парней, прикованных цепями за запястья к восемнадцатифутовой стене и за ноги к полу. Над ними, на потолке – маленькое зарешеченное окошко, в которое не пролезет и мышь. И один из парней говорит другому: «Итак, мой план таков…» Я думаю, это противоречит сути американской традиции юмористического рассказа – то, что мы имеем героя, неспособного выбраться из тупиковой ситуации. Но в жизни, как мне кажется, такие вещи обычны. Есть люди (особенно это относится к людям с умственными ограничениями), находящиеся в беде, из которой они никогда не выберутся – просто потому, что недостаточно умны. Что, с одной стороны, ужасно, а с другой – смешно, поскольку в нашей культуре господствует представление, будто человек всегда способен решить стоящие перед ним проблемы. Предполагается, что если немного больше вложить энергии, напрячься, то любая проблема будет решена. Хочется и плакать, и смеяться одновременно – настолько далеки от правды эти предположения! По нормам своей культуры американские мужчины не имеют права плакать. Я не склонен лить слезы. Зато смеюсь много, от души. Когда я в этом городе сталкиваюсь с каким-нибудь глупым необразованным чернокожим наркоманом, а потом встречаю оптимиста, утверждающего, что любой может подняться над своим окружением, если приложит достаточно усилий, мне хочется или плакать, или смеяться. Смеяться громким ослиным смехом. Но любой смех имеет значение, поскольку это – смех.

«ПЛЕЙБОЙ»: Что вам кажется по-настоящему смешным?