Ван Гог

По какой причине? Живопись его снова пошла на подъём и уже была признана. Ничто не указывало на предчувствие приближения очередного кризиса, ибо, как заметил Шарль Морион, не наблюдалось никаких симптомов такого состояния. Следует также признать, что профессиональная и семейная ситуация Тео не были единственной причиной рокового выстрела. К нему вели все предшествующие перипетии жизни Винсента, но подтолкнул к этому решению лишний груз, свалившийся ему на плечи.

К вечеру Винсент начал задыхаться. Когда Тео понял, что это конец, он взял голову брата в руки. «Я хотел бы вот так умереть», – сказал ему Винсент. Возможно, в эти минуты они говорили по-нидерландски, быть может, вспомнили о той давней прогулке на мельницу в Рейсвейке, когда поклялись всегда помогать друг другу. Тео, несмотря на пронизавшую его жгучую душевную боль, провёл с братом, которого так любил, все последние мгновения его жизни. И чем меньше оставалось этих мгновений, тем сильнее становилась его любовь к умирающему, заглушая страдание. Винсент задыхался на руках брата, потом, уже с помутнённым сознанием, произнес: «Теперь я бы хотел вернуться». Он скончался в половине второго ночи, во вторник, 29 июля 1890 года в возрасте тридцати семи лет и нескольких месяцев.

Тео

Раву в знак траура спустил на окнах шторы и оставил открытым только ресторан. Утром пришёл Гаше, чтобы нарисовать лицо Винсента на смертном одре. Тео вместе с Раву отправились в мэрию Овера, чтобы сообщить о кончине Винсента Ван Гога. Мэр господин Каффен вместе с Тео и Раву расписались под записью в журнале мэрии. Похороны были назначены на половину третьего пополудни в среду. Столяру Леверу поручили изготовить гроб. Тео заказал в типографии Понтуаза небольшой тираж траурного извещения. Но погребальная церемония могла не состояться, так как местный кюре отказался предоставить катафалк для похорон самоубийцы. В итоге похоронный экипаж был получен от соседнего муниципалитета Мери.

Из-за отсутствия пастора и отказа того же кюре провести заупокойную службу по самоубийце Тео решил, что похороны на небольшом кладбище Овера будут гражданскими. Тео, Раву и другие приготовили для прощания с покойным дальний зал кафе, который Винсент использовал как мастерскую. Открытый гроб был установлен на подмостках, у подножия которых расположили палитру, кисти, мольберт Винсента и его этюдник, который он всегда носил с собой, уходя иногда далеко в поле, в оливковые сады, в лес, в овраги. По стенам и по всему залу были развешаны и расставлены его холсты. Помещение украсили листвой – как напоминание о постоянной, с раннего детства, любви Винсента к деревне. Зажгли свечи.

На следующий день доктор Гаше принёс охапку подсолнухов. Потом из Парижа приехали друзья Винсента с жёлтыми цветами, и помещение засверкало его цветом любви. Поддержать в беде своего друга и зятя приехал Андрис Бонгер. Весь в слезах папаша Танги, живописец Шарль Лаваль, с которым Винсент когда-то обменялся портретами, Эмиль Бернар, который так много сделал для Винсента, побудив Альбера Орье написать о нём, появились в зале, когда гроб уже закрыли, и не увидели покойного. Потом к собравшимся присоединился Люсьен Писсарро, который приехал отдать Винсенту последний долг и от имени своего отца. Вместе с ними там были семья Раву, местные художники и совсем незнакомые люди.

Лучший рассказ об этом печальном собрании оставил верный друг Винсента Эмиль Бернар в письме к Орье: «В три часа подняли гроб. До катафалка его несли друзья. Некоторые из собравшихся плакали. Теодор Ван Гог, который обожал брата и всегда поддерживал его в борьбе за искусство и независимость, горько рыдал. На улице немилосердно пекло, а мы, поднимаясь по склону, говорили о нём, о том дерзком толчке, который он дал искусству, о великих планах, которыми всегда была полна его голова, о том добром, что он сделал для каждого из нас. Мы пришли на новое кладбище с новыми каменными надгробиями. Это на пригорке, возвышающемся над жнивьём, под широким синим небом, – место ему могло бы понравиться. Потом его опустили в могилу…

Доктор Гаше хотел сказать что-то о жизни Винсента, но он тоже так плакал, что смог только очень сбивчиво произнести слова прощания. Он с большим чувством напомнил о дерзаниях покойного, о его высоких целях и об офомной симпатии, которую сам он к нему испытывал. ‹…› Это был, говорил он, благородный человек и великий художник. У него были только две цели: человечество и искусство. Во всём, что ещё питало его жизнь, он искал творчество… Потом мы вернулись с кладбища. Теодор Ван Гог был разбит мигренью» (1).