Ванечка и цветы чертополоха

— И поведёт тебя Господь, яко малое дитя за длань твою.

Тогда под конец беседы Палашов счёл нужным сказать:

— Батюшка, я ведь чую, ещё как чую, сердцем своим, что есть добро, а что — зло. И вот здесь, в святых стенах, свидетельствую, что проявляю и буду проявлять милость, жалость и доброту изо всех духовных сил, какие во мне есть.

И отец Николай возложил руку ему на голову и произнёс:

— Да благословит тебя Господь, сын мой.

Палашов стал захаживать в храм, когда появлялась возможность. После случая с отцом Николаем, церковь перестала быть для него чем-то чуждым и далёким, словно из другой жизни. И молебны заказывал, и даже Библию почитывал. Только вот о своём здравии никогда не просил Господа. И никогда не исповедовался, а потому и не причащался.

— А чтой-то ты весь аж светился, милок, когда меня завидел? — поинтересовалась баба Лида.

— Так дни тяжёлые выдались, бабуль. Пустынно было, одиноко. А тут ты возникла, и как-то на душе так сразу и потеплело.

— Не боись, счас твоя зазноба тебя утешит. Будет ахать, женькать и повизгивать. Диван скрипеть…

— Так слышно, бабуль?

— Ничего, дело житейское! И старухе потеха.

Морщинистое личико расплылось в улыбке, а мутноватые, заплывшие, бывшие когда-то голубыми глазки лукаво стрельнули в следователя.

— Прости, бабуль, не знал, что между этажами такая слышимость.

— Ну так не ты ж визжишь, милок. Пущай визжит. Музыка моим ушам. Счас баба визжит, потом дитятко лялякать будет. Жисть-то продолжается.

«Увы, дитятки от сего союза уже не будет», — подумал мужчина, но не стал разуверять бабу Лиду. Они, бабульки, всегда первыми всё узнают. Вот и узнает. Он только кисло улыбнулся.

— Что, бесплодная?

— Не знаю, бабуль, мы не планировали обременяться.

— Ох, не то, что мы раньше: планируй — не планируй, на тебе ляльку, и всё тут. Или ждёшь-ждёшь её, окаянную, а тебе шиш да шиш с маслом.

— Баб Лид, а что слышно о пожаре на рынке? — спросил Палашов, когда они уже остановились на пятачке возле церкви.

— Да поговаривают, Нинка с Зойкой чтой-то не поделили. Вот Зойка Нинке и подсуропила — блузки все её пожгла, да и сама чуть не погорела. А когда сама погорела, легше жертву изобразить.

— А кто-нибудь видел?

— Раз говорят, должон кто-нибудь видеть был. Уж и служба заканчивается, пойдём хоть свечи запалим.

Баба Лида пошаркала вперёд, а Палашов догонял её, когда машину закрыл. Они вошли под слова: «Господу помолимся: Господи помилуй!» Народ был. В основном старики да дети, пара молодых женщин и один мужчина. По будням мало рабочего люда на службе встречается. Служил сегодня сам отец Николай, хотя у него три-четыре помощника были. Он был облачён в тёмно-синюю ризу. В церковной лавке сидела служка. Вновь пришедшие взяли свечей — баба Лида пять маленьких и тоненьких, её сопровождающий — пять больших и настоял, чтобы расплатиться за обоих. Потом они тихонько расползлись, чтобы, перекрестившись, поставить свечи на полупустых подсвечниках у икон Распятие и Пресвятая Богородица, у Всех святых, у Святых Пантелеймона и Иоанна Предтечи.

Палашов ушёл к столику писать записки. В традиционный список о упокоении он включил Ивана (Ванечку Себрова). А в записку о здравии добавил Марью Антоновну, Галину Ивановну, двух Людмил (Люську и Милу), Любовь и, поколебавшись, самого себя. Всё-таки теперь он дал такое обещание, для выполнения которого здоровье ему ох как понадобится! Он представил Марью Антоновну, как ей сложно попасть в церковь, чтобы помолиться о сыне, и, когда подавал записки, заказал Ванечке Сорокоуст о упокоении.

Он ждал, стоя позади всех прихожан лицом к алтарю, конца службы и бабу Лиду, которая молилась и потом подавала записки.

«Господи, прости меня грешного! Вразуми Глухова, Господи! Вразуми всех этих бедных, глупых детей! И спаси и сохрани Милу Кирюшину! И Марью Антоновну! И Любушку! И Кирилла Бургасова! И всех, кого я люблю! И всех, Боже, кого любишь Ты! И выведи всех, кто заблудился! И дай утешение всем огорчённым! И дай нам мир, Господи, свет и добро!»

Так молился следователь, который не знал ни одной молитвы, кроме двух-трёх фраз из «Отче наш». Потом вместе со всеми подошёл приложиться ко кресту в конце службы и сам для себя неожиданно попросил милостивого батюшку, который тут же узнал его: «Я собираюсь сделать одно важное дело… Благословите меня, честной отец!» Палашов склонился перед священником, и тот, сотворив крестное знамение и возложа ему руку на голову, произнёс: «Благослови тебя Господь!»

Ехать до дома им с бабой Лидой было меньше пяти минут. Он довёл старушку до квартиры и велел ей взять столько яблок из пакета, сколько она захочет. Она взяла несколько штук.

— Спасибо, соколик мой! Зубов-то у меня нынче нету!

— Я пойду, баб Лид! — он поцеловал старушку в морщинистый лоб и начал подниматься наверх.

VII

Палашов вошёл домой, кинул ключи на тумбочку, поставил чемоданчик и пакет с яблоками на пол. Навстречу ему с кухни выскочила Люба в переднике, в светлом шелковистом халатике, с неизменным высоким хвостом на макушке.

— Женька! — радостно воскликнула она.