Ванечка и цветы чертополоха

И что же сделал Лёха? Он сделал вид, что рад поделиться, что ему на это просто наплевать. И чем больше он нервничал, тем больше шутил и веселился. Он шутил и веселился, а сам прислушивался, болезненно желая уловить вопли самой чудесной на его вкус песни. В шуме ветра ему почудился один единственный вскрик, такой мимолётный, словно он действительно почудился. И в этот миг одна мышца на его лице как-то сама собой дёрнулась. Что сделал с ней Круглов? Ведь и Певунов подтверждал в отвязных разговорах эту Дашкину особенность вопить во время соития.

Вернулись они также мирно. Пашка посадил Дашу назад к Лёхе. Устраиваясь, она опять же не взглянула на него, а Пашкин взгляд стал ещё мрачнее, отрицая всякую радость от содеянного.

Поразмыслив, Лёха решил не устраивать разборок и скандалов. Но совладать с любопытством он не мог, и позже, немного успокоившись, шуткой приставал к Дашке с расспросами.

— Хиляк Круглов?

— С чего ты взял? Напротив.

— А какого … ты с ним попёрлась?

— А ты прикажешь с тобой всю жизнь переться? Мне разнообразие нужно, впечатления новые. Чтобы было о чём в старости вспомнить. Не виновата я, что он меня выбрал. Там любая бы с ним согласилась, а повезло мне. Я бы и ещё сходила. Только он не попросит больше. Он честно сказал, ещё до, что у нас с ним ничего не выйдет и что он в Питер уезжает, и чтобы я сама решала, нужно мне это или нет. А мне страсть как нужно было. Руки сами к нему на грудь потянулись… Да зачем тебе это знать?

— Сука ты ….

— И дальше что? Не нравлюсь тебе, не ….

— А что же ты не вопила, если он так хорош?

— Да заткнул он меня и вопить запретил. И, знаешь? Это так по-новому было. Сильно. Очень сильно.

Круглов уехал, а Дашка как ни в чём не бывало продолжала оставаться с ним, с Рыжим. На безрыбье и рак — щука. И хотел бы он попробовать её заткнуть, да воспоминания о Пашке мешали, отвратительно было за ним повторять. И потом это была его любимая песня, очень искренняя, вдохновенная, животная и самое главное — без слов.

VI

Август 2001 года.

Широко и живописно раскинулась узкая и змеистая речка Венёвка под городом, с которым разделила название. Город чудный, город древний32 бросил к берегу домишки и даже отсюда заметно кичился полуразрушенной и испещрённой следами истории, самой высокой в окрестностях Никольской колокольней, единственно сохранившейся от церкви. Палашов сразу полюбил этот неухоженный, чумазый, но довольно-таки стройный городишко, а торчащий и видный отовсюду шпиль колокольни помогал ему поначалу ориентироваться в незамысловатых улочках, тесно облепленных домами и отличавшихся от деревенских слишком высокими и сплошными заборами. Рядом с колокольней есть здесь своя Красная площадь, только вместо многочисленных туристов и попрошаек на ней пасутся козы и местные ребятишки. Когда-то, когда был свободнее, пасся на ней и Кирилл Бургасов с сестрёнкой Варенькой, которая теперь тоже не разгуливает дни напролёт, а сидит в душном отделении банка неподалёку от служебной квартиры Палашова. Теперь несвободный Кирилл и такой же несвободный Евгений протирают форменные штаны на Свободной улице, свободной от чистоты и добротного асфальта.

Палашов привык въезжать в город по Зарайскому мосту и огибать исторический центр по Революционной. Затем он приближался к Сенной или Конной площади — пульсу города, — где теперь расположился славящийся среди окрестных сёл и деревень Венёвский рынок, на котором мужчина частенько отоваривался одеждой, да летом любил закупиться молодой картошкой-моркошкой. А порой он пролетал, минуя рынок, в Южный микрорайон, чтобы, прошуршав мимо площади с большим двухэтажным магазином, заехать к своему странному пятиэтажному дому, который прикасался плечом к дому двадцать и носил тот же номер, но был совершенно отдельной строительной единицей на два подъезда. Однокомнатная служебная квартира лежала на третьем этаже совсем скромная. В коридоре приклеены светлые ничем не примечательные обои. Кухня, вообще выкрашенная краской в голубой цвет, правда, тёплого небесного оттенка, вмещала в себя один из самых компактных кухонных гарнитуров кремового цвета с чугунной эмалированной раковиной; светло-серый рябой кухонный стол на белых ножках, голый, пока Люба не прикрыла его неброской кремовой скатёркой; табурет одного стиля со столом, пока Палашов не подружился с Бургасовым и не решил, что пора приобрести второй, причём в магазине серых не нашлось, и он взял белый, и получилось, как в песне: один серый, другой белый… Белый холодильник, белая газовая плита — это как водится.