Ванечка и цветы чертополоха

Он всегда был ниже, щуплее и рыжее других. Его дразнили почти безнаказанно. И хотя мама с папой продолжали за ним ухаживать, исправно ходили слушать жалобы учителей и даже наказывали, он привык, выработал в себе навык защиты — отвлекать болтовнёй, нападать первым, шокировать окружающих порой хулиганским поведением. Лёха быстро уяснил, что использовать умение читать гораздо выгоднее для чтения анекдотов, всяческих газетных заметок и объявлений, а не классики; что дворовый матерный язык звучит ярче и точнее для определения его душевного состояния. Внутри не чувствуешь ни возраста, ни внешнего уродства. И если реже ходить к зеркалу и не обращать внимание на мнение окружающих, то вполне можно обходиться тем, что есть. Внутри он ощущал себя царевичем, пусть без дворца и наследства, не удручаясь своим обликом лягушки. Лет в тринадцать он убедился, что обнять девчонку он может не слабее, чем любой его сверстник. Голос его не дрожал, когда он рассказывал анекдот:

«— Что это за тельняшка сохнет на батарее?

— Это не тельняшка. Это Иванов кости греет».

Он привык быть Рыжим и отшучиваться там, где другой паренёк, побойчее, пускал в ход кулаки. Он старался взять задором, азартом, простотой и панибратством. И часто ему удавалось найти место в обществе. Здесь немножечко прогнуться, там посильнее надавить и всё — ты уже свой.

Ему ничего не стоило зажать девчонку в углу, если он знал, что ему за это ничего не будет. А ему за это ничего не было, потому что никто не хотел связываться с юродивым тощим хлюпиком. И если кто-то покушался на какую-то его вещь, ему было проще поделиться широким жестом, чем бойко отстаивать своё.

«Подай-принеси» была его привычная роль в обществе Тимофея Глухова и Дениса Певунова. Второй сначала «испортил» Дашку Журавлёву, а потом довольно наблюдал, как ей ничего не оставалось, как сойтись с Рысевым, который благодарно принял этот его «объедок». Крайне энергичная девчонка, подтянутая, спортивная, невысокая и плоскогрудая, отличавшаяся истеричным и бойцовским характером, взбалмошная, иногда совсем без тормозов — она была идеальной кандидатурой, чтобы лишить его затянувшейся, по его мнению, девственности. Увы, девки не выстраивались в очередь к нему и не замирали, преображаясь, чтобы казаться лучше, чем они есть, когда он к ним подходил, как они делали, например, при появлении Пашки Круглова, который по этой причине не знал их настоящих лиц, животных и плотских, не отмеченных благоговением. И если внешностью Пашка был вне конкуренции, то в занимательности речей и способности завладеть слушателем Лёха мог вполне с ним посоревноваться. К тому же прокатить девчонку на мотоцикле мог и он, чем Дашка неоднократно пользовалась, понимая, что с паршивой овцы хоть шерсти клок, и стараясь завладеть хотя бы этим клоком. Она ведь и бензинчику с ним раз нюхнула, после чего назвала его идиотом и больше никогда так не делала.

В тот мутный вечер они жгли костёр за деревней в посадке на холме. Всё той же щебечущей стаей, только без Олеси, которая не участвовала до последнего лета в их посиделках. Они обсуждали подростковые прыщи, которые одолели в то лето Женьку Петрову, когда к ним тихо, без рисовки, подошёл Круглов. Он окинул их всех взглядом, затрепетавших девчонок и умолкших пацанов, и поприветствовал. Глухов всё больше молчал, потому что слова его были тяжелы, как камни. Тем более он не желал разговаривать на такую бредовую тему. Пашка раскинул телогрейку рядом с ним, оставшись в тонком сером свитере, и уселся на неё, согнув колени. Потихоньку вновь загудел разговор, в котором Круглов почти не принимал участия. Он был странным, задумчивым и, казалось, ничего не замечал вокруг. Пару раз-то и взглянул всего на Дашку, как и на остальных. А в основном в его тёмных глазах плясали язычки пламени, отражённые от костра.

Взвейтесь кострами,

Тёмные ночи!

Мы пионеры, –

Дети рабочих!31

Никакими пионерами они уже не были.

Просидев в такой задумчивости около часа и не отвечая должным образом на попытки его разговорить, Пашка вдруг встал, подцепил пальцами телогрейку, подошёл к Дашке и протянул руку:

— Даш, пойдём со мной.

Сколько не вздыхали девчонки, сколько не посылали ему томные взгляды, никогда Круглов не отвечал на них, а все его прикосновения были чисто дружескими. И вдруг… Рысев ума не мог приложить, почему Пашка вдруг выбрал Дашу. Напрашивался только один вывод: потому что он, Лёха, меньше всех других мог постоять за своё, только с его мнением можно было не посчитаться. Дашка сидела рядом с ним, и она, даже не взглянув на него, вложила ладонь в широкую руку Круглова. «Вот такая, блин, вечная молодость!» Пашка, напротив, задержался на его лице долгим мрачным взглядом, не принимающим никаких возражений, прежде, чем увести девчонку за пёстрые спины берёз. Каков наглец, а? Просто взял и увёл чужую девчонку.