Ванечка и цветы чертополоха

Когда она всё-таки поднялась из-за стола и пошла, Пётр не притрагивался к ней, и это обнадёживало. «Сейчас прокачусь с ветерком и домой», — надеялась она. Оказывается, это их пару мотоциклов видела девушка, недавно входя в подъезд. «На каком из них поедем? На красном? На чёрном? Если на красном, я его поцелую в щёку, когда вернёмся», — загадала Люська.

Они спустились. Он завёл красный. Люська осталась довольна. Почему она не переодела это дурацкое школьное платье? Она представила голые коленки на прохладном майском ветру и улыбнулась. Пётр сел поближе к баку. Он не видел, как глупо она задирает ногу, чтобы усесться сзади, как выглянули на секунду простые советские трусики. Она взялась за его куртку по бокам. Вино пьянило, мотор оглушал. Они рванули с места, и Люська чуть не слетела. Она обхватила Петра руками. Кто-то из знакомых видел её, но она даже не запомнила кто. Восхитительный ветер слизнул все выбивающиеся из причёски-баранки, торчащие кудри. Как романтично — она на мотоцикле с небритым взрослым парнем! Завидуйте, девчонки! Они обгоняют машины на раз-два! На светофоре Люська подтянула платье к коленям. Водители глазеют на неё! И снова понеслись. Ух! Они выехали за черту города. Свернули куда-то и вскоре по просёлочной дороге углубились в лес. Там и остановились, заглушили мотор. Лес принял их в умиротворённые влажные объятия. Издалека шипела трасса, над головой шептали сосны. Надо же, такое приключение с ней! Вот так мать! Другая бы убила, если бы узнала, а эта сама разрешила сесть с мужиком на мотоцикл. Люська потёрла зачесавшиеся вдруг коленки.

— Приехали. Слезай! — обернувшись, приказал Пётр. Она неуклюже соскользнула с сиденья.

Он перекинул ногу и встал возле неё, поставив мотоцикл на подножку. Молча внимательно посмотрел в лицо. Глаза его как будто просветлели и стали какими-то внимательными и строгими. Он потянулся ей за голову и развязал коричневый в тон платью бант.

— Этот цвет тебе не идёт, лапуля. — Он расплетал волосы, пока они не вытянулись во всю почти до пояса длину, сохраняя на себе особенности причёски. Он разгрёб их пальцами и вдруг, захватив прядь на затылке, наклонился и припал к губам. Щетина колола и царапала нежную кожу губ и щёк. Голова кружилась сильнее, чем от вина. Его язык душил, рука больно мусолила волосы. Вторая рука грубо смяла грудь. Потом отпустила. Громыхнула пряжка. Девочка словно бы и не понимала, что с ней происходит. Пётр оторвался от неё, чтобы тут же развернуть к себе спиной и перегнуть через сиденье мотоцикла, снова схватив за волосы. Люська и пикнуть не успела, как её подол взметнулся вверх, трусы были сдёрнуты вниз, а ноги раздвинуты грубой рукой, насколько позволяли трусы.

— Лежи, — тихо приказал он и, отпустив её, зашуршал и защёлкал чем-то.

Девушка покорно выполняла его требования. Лежа на весьма шаткой опоре, она наблюдала, как божья коровка ползёт по травинке, свежей и тоненькой. Как только он покончил с вознёй, глаза и рот девочки широко распахнулись от распирающей боли. Из груди вырвался сдавленный всхлип. Она не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни даже крикнуть. Его тело навалилось на неё, рука зажала и без того безмолвный рот. Она услышала почти у самого уха злобные слова:

— Сука… сука… сука… сука…

Каждое слово сопровождалось ударом вглубь неё, словно прибивавшим её к мотоциклу. При этом пряжка больно вреза́лась ей в ляжку. Когда Люська привыкла к новому для неё положению, она непроизвольно стала защищаться. Тело обезопасить она уже не могла, поэтому обороняла психику. Она представила, что сзади неё сейчас мальчик, с которым, пожалуй, она хотела бы пройти этот трудный первый опыт. Она представила себе Женьку Палашова и начала тихонько повторять его имя Петру в ладонь, словно заговаривая саму себя. И вдруг рот её был освобождён, и она услышала свой надорванный болью голос:

— Женька… Женька… Женька…

Удары усилились, но чужой мерзкий голос замолчал. Заходящимся от боли голосом она наколдовала себе хоть какое-то облегчение.

Когда, наконец, всё закончилось, Люське было уже почти хорошо и почти всё равно. Чужой отвратительный мужик ещё прижимал её к мотоциклу, но она его почти не ощущала. Вся её жизнь сейчас вертелась вокруг того места, где соединяются ноги. Там сливались воедино пульсация, жжение, боль и сладость.

Наконец мужчина освободил её. Довольно ухмыляясь, он приподнял подол платья и стёр почти застывшую кровь с её ляжки тыльной стороной ладони. Он не обнял её, не поцеловал, а только спросил:

— Женька — это кто?

— Это мой парень, — соврала Люська.

— А я думал, твой парень — это я. Что мамаша не знает, что у тебя есть парень?

— Не успела рассказать. А сука — это кто?

— Да есть одна… Да все вы суки!

— Понятно, — заключила растерзанная Люська, подтягивая трусы.

Её несостоявшийся кавалер стянул с себя презерватив и бросил на землю.

— Вряд ли ты теперь этому Женьке понадобишься, — изрёк Пётр, застёгивая штаны и ремень. — Зачем ему сучка драная?

— Что же ты залез на драную сучку?

— Так это ж я тебя и отодрал, глупая! Была бы моя воля, я бы вас всех отодрал.