Ванечка и цветы чертополоха

— Спасибо. — Протянул пачку назад.

— Я следователь. Евгений Фёдорович Палашов.

Глухов кивнул понимающе.

— Итак, Тимофей Захарыч, вы отказались от защитника. Почему?

Глухов кашлянул и ответил:

— На хорошего денег нет, а терпеть какого-то прощелыгу, лезущего тебе в душу, желания нет.

— Мне придётся назначить прощелыгу. Так положено.

— Не смогу сам себя защитить? От чего, от тюрьмы? Хорошо. Поделом. Если моё признание и глубочайшее искреннее раскаяние не могут меня защитить, значит, так тому и быть. Это случайность. Никогда бы я не стал убивать Ваньку Себрова. Я его уважал, любил даже, можно сказать. А сейчас я его ещё больше уважаю. Этот нож, чёрт его дери, я в него воткнул от безысходности. Я кричал, приказывал ему остановиться, пугнуть его собирался, чтобы узнать, зачем же он хотел корову мою порешить.

— Увы… Уважать осталось только память… Длина лезвия девятнадцать сантиметров. Глубина его грудной клетки и того меньше. Нож отлично заточен. Им можно запросто насквозь проткнуть.

— Хорошо подготовился Ванька. Не хотел, наверное, чтобы корова мучилась. А когда я заносил руку, я не думал тогда об этом, командир. Я не собирался этого делать. Я был очень зол спросонья и с похмелья. Я бываю таким по утрам, но в моём саду трупы не зарыты, как видишь. А он, малец этот бестолковый, даже не обернулся на меня. Шёл, будто и не слышит даже. Знаешь, как меня это взбесило? Я уж и не думал ни о чём, как только остановить его. Очень быстро всё происходило.

Палашов тоже закурил. И теперь они сидели в облаке плохо расходящегося дыма в помещении без окон и сквозняков.

— Складно сочиняете, Тимофей Захарыч.

Глухов вскинул на следователя взгляд.

— А ведь было-то всё совсем иначе. Правда? Может, расскажите? Вы себе уже три месяца лишних к сроку прибавили дачей ложных показаний.

Обвиняемый пытливо смотрел на Палашова, словно желая разгадать, что тот знает, раздумывая что говорить. Для следователя было очевидно — мука и сомнения терзают подследственного. Евгений Фёдорович потянул ещё немного, но решил больше не мучить Тимофея:

— Ладно, я рассказываю. Трое свидетелей показали, вы не убивали парня, вы в этой погоне отстали от них, молодых и прытких. И нож из стены вырвали не вы…

— Но ведь если бы не я, — отчаяние прорывалось в голосе Глухова, — то ничего этого не случилось бы. Я удерживал его, я начал всю эту возню, втянул ребят в разборку. И погоню эту начал я. Меня и наказывать за всё. Я, командир, привык отвечать за свои поступки. Я ошалел сперва, когда так всё обернулось. Он упал. Кровь… Я и не сразу понял, что натворил. И до сих пор не понимаю, зачем ему понадобилось трогать корову? Ну, с чего вдруг?

— Теперь вы, Тимофей Захарыч, может быть, расскажете мне, наконец, как всё было на самом деле? Вы же хозяин, а не преступник какой-нибудь. Я видел ваш дом. Честно скажу, внушает уважение. Думайте, Тимофей Захарыч, думайте.

Глухов в очередной раз затянулся. Палашов добавил, выдыхая дым:

— Не всегда же вам всё с рук будет сходить, как со Светланой.

— А… уже напели про неё? Сука она и б…. Если бы ты знал, как я её любил…

— Очень ревностно.

— Ты и за неё меня привлечёшь?

— За неё нет. А вот за другую… Будете рассказывать?

— Нет. Уж лучше сначала ты.

— Не хотите оказать содействие следствию.

— Да плевать мне на это. Шут с ним, с вашим смягчением вины. Рассказывай ты, командир. А я послушаю.

— Сами себя наказываете, Тимофей Захарыч?

— Понимай, как хочешь.

— Тогда, пожалуйста, читайте показания.

Палашов вынул из папки копии протоколов и протянул Глухову. Тот задушил в пепельнице окурок, взял бумаги и начал читать. Пока этот разноцветный вихрастый мужик глотал строчку за строчкой, Евгений Фёдорович не спускал с него глаз, пристально наблюдая за его лицом. Пару раз он ухмыльнулся, потом, дойдя, видимо, до описания убийства, нахмурился.

— Что ж, — почесал он темечко, — я предполагал, что лягушата заквакают.

— Правильно. Кто вы для них, чтобы губить из-за вас жизнь? Вам тридцать шесть, а им… самому старшему девятнадцать. Семнадцать лет разницы. Сейчас они получают урок. Они познают, что жизнь — это не игра, а смерть — реальная штука и ходит вокруг да около. Порой она утаскивает и самых лучших. В нашем случае она была весьма избирательна. — Палашов замолк на несколько секунд, а после продолжил: — Олесе Елоховой пятнадцать лет. Только не говорите, что вы этого не знали.

— Почему же? Знал.

— А что действия сексуального характера с пятнадцатилетними девчонками уголовно наказуемы, вы знали?

— Да.

— То есть, вы осознанно нарушили закон?

— Да, командир, сознательно.

— И скрыли это от следствия?

— Да, это было наивно с моей стороны. Я ведь даже не пытался замести следы их пребывания у меня в сарае. Васька тут же вам всё выложил…

— Правильно сделал. У него жизнь только начинается. Ради чего начинать её со скамьи подсудимых?

— Но он же открыто заявляет, что сам спутался с малолеткой.