Ванечка и цветы чертополоха

«Я и сам знаю, пора приниматься за работу, — мысленно отвечал им всем Палашов. — Блин, что у меня за работа?! Кто её, чёрт возьми, придумал! Почему нельзя сразу свернуть Глухову шею, надрать задницы всем остальным и забрать с собой Милку, беременную и заплаканную? Почему надо сидеть и марать эту чёртову бумагу, которая всё стерпит, чужим горем? Копаться, разбираться в грязном белье каждого! Что надо стирать? А что можно ещё так поносить?» Ему хотелось пнуть ни в чём не повинную тумбочку, которая временно стала ему столом, когда он выложил на неё чистые листы бумаги и бросил ручку. «Сколько бумагомарательства по этому делу! Надо опросить ещё семерых щенков! После каждого пиши бумажку! Глухов этот ещё! И это, не считая всяких там родственников, адвокатов, прокуроров, судей, стражей порядка, итти их мать!» Что это он взъерепенился, как Шарик?! В первый раз, что ли? Он отодвинул штору, прижался лбом к стеклу, но оно наперекор ожиданиям оказалось тёплым, прогретым солнцем. Ведь всё теперь понятно и прозрачно по этому делу; запросы, экспертизы, допросы, а там, глядишь, уже и суд.

Палашов не мог понять, с чего он так бесится? В конце концов, надо было срочно брать себя в руки, поэтому он отправился к умывальнику. Он умылся и провёл влажной рукой по волосам. Вытирать лицо он не стал, так оно быстрее охлаждалось. И следователь начал постепенно остывать. Он уселся за обычное дело, которое ещё никогда не давалось ему так трудно. Но вот, наконец, он писал: «Пошла без видимой причины» вместо «Сама не знаю, зачем пошла… Подтолкнула интуиция…»; «Толкали, наносили телесные повреждения» вместо «Швыряли, словно мяч…», «Упал… Привязал…»; «Освободила от верёвок» вместо «Развязывала узлы…»; «Почувствовали взаимное влечение» вместо «Потянуло друг к другу…»; «Оба впервые вступили в интимную близость» вместо «Оба делали это впервые…»; «Незащищённый половой акт» вместо «Не предохранялись…»; «Не реагировал на угрозы и окрики» вместо «Спокойно шёл, не оглядываясь… Кричал: стой!..», «Причиной смерти послужило ранение ножом при падении, последовавшем за сильным толчком». Он старался повторить по возможности её рассказ. В общих чертах ему это удалось.

«И чего бы мы, мужики, без них, без женщин, делали? — вдруг подумалось ему, когда он бросил ручку. — Мы бы не знали себе цену, не воевали бы, не ставили бы целей, не достигали бы их и родиться не смогли бы без них. Мы бы не становились подонками и героями, мы бы не пахали с утра до ночи ради продления рода человеческого, мы бы не были злы, справедливы и любопытны. А они? Красивы, утончённы. Во многих вещах разбираются лучше нас. Чувствуют тоньше нас. Верят крепче нас. Даже в нас они верят сильнее, чем мы сами иногда. Они — движущая сила, потому что берут то, что мы им даём. В конце концов, даже выбирают они нас. Да, женщины — чудо! Кто не любит, не ценит женщин, тот — настоящий дурак! Женщины такие дела прокручивали, что нам, мужчинам, и не снились. Может быть, они и обошлись бы без нас… Но великие дела мы совершаем только вместе — мужчина и женщина. «Мужчина — царь, мужчина — Бог, но всё равно — у женских ног»».

Как ни странно, но Палашов думал сейчас не о Миле, а о Марье Антоновне. «Она потеряла своего единственного мужчину. Она — одинокая несчастная женщина, одна в этой глуши. Как она будет его хоронить, на что? Есть ли у них родственники? Они почти всю жизнь одни, без мужиков, что она, что её мать. Надо всю деревню тряхануть. Неужели же не помогут? Обязательно предложу ей денег и… отпевание в церкви. Можно же сразу в городе его отпеть, а потом уж везти на кладбище. Мне обязательно надо поучаствовать. Постараюсь освободить время. Интересно, этот его Пашка Круглов из Питера приедет? Она могла бы телеграмму ему выслать по тому адресу, по которому Ванька с ним переписывался. Только это надо в отделение связи идти или ехать. Ладно, сам сделаю. Мила и её мать, думаю, обязательно ей помогут и приедут на похороны. Они теперь практически родня. Что она там, прочитала, должно быть, протокол? Пойду к ним схожу. Заодно Милу заберу. Будем с ней бумаги оформлять как положено».

Он нашёл на подоконнике небольшой замок с вставленным в него ключом. Извлёк из чемоданчика деньги (они хранились в специальном кармашке на молнии), отсчитал десять тысяч, положил в кошелёк, а тот — в задний карман джинсов. После он закрыл на замок дом и, глянув на машину, словно дремавшую в тени яблонь, не спеша двинулся к дому Себровых. Пока он шёл, мимо проехала бордовая «Нива» с московскими номерами. Она быстро скрылась из виду внизу деревни. Животные всё также находились на лугу: лошадь дремала стоя в послеобеденном сне, а корова разлеглась на траве и, полуприкрыв глаза, пережёвывала жвачку. Жизнь насекомых была наполнена движением и работой. Все они куда-то летели, ползли, лезли, садились и снова взлетали, что-то тащили, что-то копали, жужжали и даже кусались, заставляя лошадь время от времени вздрагивать, а корову лениво стегать себя хвостом.