Ванечка и цветы чертополоха

Палашов удалился. Он не без содроганья и душевного трепета возвращался в тот дом, где он уже получил немало сюрпризов. Дорогой он, разумеется, хорошенько накурился. Когда он входил в калитку, ему казалось, что дом раскрывает ему объятья и приветствует его. Он вошёл потихонечку, стараясь не шуметь. Ему всё время хотелось застать Милу врасплох, чтобы узнать о ней ещё что-нибудь неожиданное.

Девушка сидела за столом на терраске и была поглощена чтением того, что он называл протоколом. Она, казалось, вовсе не замечает его присутствия. Он зашёл в комнату и убрал бумаги и дневник в чемоданчик. Затем вернулся на терраску, вымыл руки и занялся подготовкой к обеду. Зажёг голубые цветы пламени, подлизывающие дно кастрюлек, при этом подпалив слегка пальцы. Нашёл нож и хлеб, виртуозно откромсал три ломтя, потом разбил их ещё надвое и уложил в попавшееся под руку блюдце. Он порылся в столе в поисках вилок и быстро обнаружил их, так как в этом хозяйстве царили последовательность и порядок. Затем он устроил в кастрюльке с рисом небольшой переворот, потому что тот грозился подгореть. Из кастрюльки с курицей доносилось приятное шкворчание. В сушилке рядом с умывальником он раздобыл пару тарелок, на вершине этой крохотной стопочки он пристроил вилки. Тут, обернувшись к Миле, он увидел, как она с неподдельным интересом наблюдает за его действиями.

— Извини. Я немного похозяйничал. Ты готова?

Она медленно кивнула.

— Курица с рисом, кажется, тоже. — С этими словами он невозмутимо поднёс к столу блюдце с хлебом и вилки.

— Присядьте, — показала ему Мила глазами на стул, — дальше я сама.

Она поднялась и пахнула на него тонким летним ароматом, пройдя совсем близко. Он проводил её взглядом. Пока она накладывала еду, он занял место за бумагами.

— Неплохо бы всё-таки встретиться с твоим паспортом.

— Ах, да!

Мила бросила кухню и спешно отправилась по лестнице на второй этаж. Палашов замер, не сводя глаз с лестницы и ожидая её возвращения. Ему показалось, что прошла вечность прежде, чем она появилась. Сначала обозначились маленькие красивые ступни в аляпистых домашних тапочках, потом аккуратные щиколотки, то, что могло быть следующим, прятал подол чёрного сарафана (она, оказывается, переодевалась). Худые, но с мягкими линиями, руки белели на фоне сарафана. В правой руке она несла паспорт в коричневой, с золотым оттиском, кожаной обложке. Если туда она поднималась, быстро перебирая ногами ступеньки, то спускалась она, напротив, медленно и величаво, гордо неся голову с чуть приподнятым подбородком. Ему стало не по себе: Палашов ещё не встречал в живой женщине такой величавости и гордости.

Ему удалось собраться с мыслями, как раз когда она спустилась. Он заговорил:

— Никогда ещё не видел такого красивого паспорта.

А про себя подумал: «такой красивой линии спины». Была ли она действительно красива или так рисовало ему воспалённое воображение? «Интересно, эта девчонка понравилась бы маме? Скорее да, чем нет. Да и Люба ей понравилась бы. Люба, Люба…» Он загрустил, думая о Любушке, и отвёл глаза от Милы. А она так просто подошла и спросила, протягивая паспорт:

— О близком человеке грустите?

— Да. Я думаю о женщине. У меня есть женщина, Мила.

— С ней всё в порядке?

Мила была сама непосредственность, и от этого становилось почему-то ещё грустнее.

— Пока да, но это ненадолго. Я с ней расстаюсь.

— А она об этом не знает?

— Нет.

— И вы получите от неё очередной шрам?

— Душевный. Видела бы ты шрамы моей души, их намного больше, чем на теле. Она красивая и очень хорошая. Такая же непосредственная, как ты сейчас. Ну ладно. Сейчас о тебе поговорим.

Он попытался стряхнуть с себя грусть, но малая толика продолжала грызть его душу. Он открыл паспорт. Фотография была, как у большинства людей в паспорте, довольно нелепая.

Мила придвинула стул и села рядом. Она смотрела на его руки.

— Ты мартовский кролик, Кирюшина Мила Олеговна?

— Двенадцатого марта восемьдесят третьего года. Но так нечестно, я тоже хочу посмотреть ваш паспорт.

Палашов тут же встал и принёс паспорт из комнаты. Он протянул его Миле.

— Двадцать третьего июня семьдесят третьего года, — сказал он ей спокойно ещё до того, как она успела открыть паспорт.

— Вы на десять лет меня старше… Довольно удачная фотография!

— Себрова Мила Олеговна.

— Что это вы? — удивилась девушка.

— Если бы Ваня не умер, ты бы вышла за него замуж, ведь так?

— Я не знаю…

— Он же порядочный парень, он бы предложил.

— А вы предлагали кому-нибудь?

— Нет.

— Значит, вы непорядочный парень?

— Нет, непорядочный. Я же работаю в правоохранительных органах. Там порядочные ребята без шрамов на душе и теле не работают.

— Что в правоохранительных органах нет женатых мужчин? Зато вы смелый.

— Никакой я не смелый. Я просто везучий на всякую хрень. И вообще речь не обо мне.

— Тогда чего вы ко мне лезете с поцелуями, если я о вас разговаривать не должна?

— Прости. Минутная слабость. Я уже давно не лезу.

— Да. Как раз с этого утра больше ни разу не приставали.

— А что, надо?

— Нет.

— Вот и не напрашивайся!

Мила встала и отошла от него подальше, повернувшись спиной.