Ванечка и цветы чертополоха

За окном совсем светло. Пора бы подниматься. Уже часов семь-восемь. В комнате по-прежнему мягкий воздух — дом хорошо держит тепло. Следователь блаженно вздохнул и полежал с минуту, любуясь своей подопечной. Он жадно впитывал каждую чёрточку: некрупный, чуть неровный нос, не идеальный, с маленькой задоринкой; нежные звёздные ресницы, словно два опущенных опахала на нижних веках; гладкие бледные щёки молочного оттенка; розовые, с лёгкой желтизной, расслабленные во сне и потому очень притягательные губы, припухшие, оттого что в последние дни в них вгрызался то неумелый мальчик, то искушённый муж; твёрдый волевой подбородок, возвышающийся над гладкой бархатистой шеей; раскиданные вокруг лица произвольные кольца волос; и этот белёсый шрам над левой бровью. Ещё немного видна была мерно вздымающаяся, небольшая, задрапированная в складки ткани грудь с маленьким золотым крестиком на ней. Остальное целомудренно спрятало под собой одеяло. Хотелось прижаться к этому драгоценному лицу губами, потереться колючей утренней щекой, пробежать, едва касаясь, пальцами. За два дня это милое лицо превратилось из чужого и незнакомого в родное до боли.

Его вывел из чувственного забытья крик петуха. И он вдруг остро осознал своё несовершенство рядом с этой неземной красотой. Во рту словно потоптались черепашки, шершавые пальцы воняют сигаретами и вся вчерашняя свежесть весьма сомнительна. Он скинул с себя плед, желая отдалиться от такой пленительной ещё секунду назад близости, сел. Представил, какой кавардак у него на голове, и безжалостно продрал волосы несколько раз пальцами. Да… Жутко обольстительный мужчина!

Палашов встал босяком на прохладный пол. Его усовершенствованная набедренная повязка сильно раздалась в чреслах. Ему захотелось немедленно избавиться от непрошенного утреннего стояка в трусах и от блаженного висяка в голове. Он шагнул подальше от кровати и начал энергично размахивать руками на разные лады, разгоняя по жилам кровь. В домашних условиях он предпочитал избавляться от утреннего взбухания более изощрёнными способами при содействии красивой чувственной женщины, но теперь ему, похоже, пора забыть об этом, и неизвестно как надолго. К той очаровательной малышке, что досыпала в его постели, запрещено прикасаться, а больше ни к кому не хочется. Он представил Любу с сердечной теплотой и только. Да, эта маленькая зеленоглазая колдунья, сама того не зная, отбила у него всякое желание к кому бы то ни было.

Следователь сделал дюжину приседаний и перешёл в положение в упор лёжа. Громко и часто дыша, он начал плавно, но достаточно быстро, подниматься от пола и тут же приближаться к нему.

— Что это вы делаете? — услышал он хрипловатый спросонья и не набравший ещё силу голос сверху.

Он взглянул, не останавливаясь, вверх и увидел нависающую над ним с кровати сонную девушку с изумлёнными глазами, до подбородка закутанную в одеяло.

— Отталкиваю от себя землю, — пыхтя, небрежно ответил он, уже снова уставившись в пол. — Ты одета, так что можешь смело вставать.

— Почему я у вас в постели? — смущённо поинтересовалась она.

Он прекратил тренировку и поднялся, в свою очередь нависнув над ней почти обнажённый и часто дышащий. С усмешкой он спросил:

— Разве надо было позволить тебе посреди ночи загреметь со стула?

— О… — она ещё больше смутилась.

— Извини, — сказал Евгений Фёдорович, сам не зная, за что просит прощения.

Он отошёл к печке, снял сухие тёплые джинсы и стоя натянул их. Затем надел носки и повернулся к Миле:

— Одолжишь утюг?

— Да, конечно. Это вы меня простите. Я причиняю вам столько хлопот.

— Самые приятные хлопоты за двадцать восемь лет. Кстати, спать с тобой — неземное удовольствие, даже несмотря на то, что ты хотела меня нокаутировать во сне.

Он быстро обулся в туфли, пока она выбиралась из укрытия. Мужчина подошёл к девушке на расстояние вытянутой руки и посмотрел на неё тяжёлым удручённым взглядом. Воздух между ними был так напряжен, казалось, ещё немного и он затрещит и расколется. Мила поправила волосы и предусмотрительно сбежала в соседнюю комнату за утюгом. Он последовал за ней до терраски, а там свернул к зеркалу. «Ну и рожа у тебя, Шарапов!»16, — вспомнил он знаменитую фразу. На Жеглова он явно не тянул. Налюбовавшись вдоволь на синеющий подбородок, порезанную шею, запавшие глаза и торчащие вразнобой волосы, зажёг плиту и поставил чайник.

Девушка вышла на терраску в джинсах и футболке и покрыла стол голубым покрывалом, сложенным в четыре слоя, поставила на него старенький, из первых импортных, с перестроечных времён, утюг. Взглянув на него, Палашов почему-то подумал, что во время покупки этой нужной вещи отец ещё жил с Милой и каждый день бодался с её мамой. Девушка подключила прибор через удлинитель к сети.

Не проронив ни слова, она отправилась в комнату, ставшую на две ночи их общей спальней, и вышла оттуда с его рубашкой в руках. Положила на стол и взялась было за утюг, но Палашов подошёл к ней, и она отступила.

— Спасибо, я сам. Твои вещи готовы?

Мила глубоко вздохнула и ответила: