Ванечка и цветы чертополоха

— Сейчас платье принесу. Поглажу после вас. Остальное готово.

— Ещё продукты остаётся собрать из холодильника, но это после завтрака. Хотя…

— Да, — поспешно ответила она. — Причешусь и начну собирать.

Ему ужасно захотелось притянуть её к себе за талию и накрепко впечатать в тело, но вместо этого он подошёл к умывальнику и вымыл с мылом руки, а потом умылся. Мила же лёгкой поступью подошла к зеркалу, взяла лежащую на полке массажную щётку для волос и начала осторожно, с кончиков, приводить волосы в порядок. Когда он исподтишка посматривал на неё, она казалась ему вполне спокойной и воодушевлённой. Пока они толклись бок о бок, он гадал: «Старается не думать о Ваньке? Заставляет себя не думать обо мне? О матери? Ни о чём не думает? Ну, да какая разница! Пусть так! А то затопила уже слезами». Он боролся с желанием схватить её за эти самые аккуратно причёсанные волосы и прижаться губами к губам. «Так странно! Сколько раз мы с Любаней утром тёрлись друг о друга возле раковины, и никогда мне не приходило в голову так сделать. Что ж такое?»

Он посмотрел на неё стремительно, и как раз рука дрогнула, и она уронила щётку на пол.

— Я подберу! — выпалил он и тут же нагнулся. Глупо, по-детски, но он боялся, что если они сейчас столкнуться возле этой злополучной щётки, то он сгребёт девчонку в охапку и сотворит такое, о чём потом будет слишком долго жалеть. Он подобрал щётку и положил на полку. Усмехнувшись, он быстро заметил, не глядя на неё:

— Ты уже и так достаточно хороша!

И отступил к столу с утюгом. Никогда ещё ему не приходилось так просто сдаваться и наступать на горло собственной песне. Чёртовы обстоятельства! Надо бы им поскорее расстаться, пока он окончательно не свихнулся.

Палашов сглотнул, переставил для удобства стул и принялся наглаживать рубашку точными, давно выверенными движениями. Девушка в это время усиленно гремела умывальником. Затем она удалилась наверх. Когда она спускалась обратно с платьем, зажатым в руке, как раз закипел чайник и Евгений Фёдорович почти догладил рубашку. Он собирался снять чайник, но, заметив, что Мила направляется прямо к плите, заставил себя остаться на месте и закончить начатое. Он повесил рубашку на спинку одного из стульев. И ушёл в комнату всё такой же полуобнажённый со словами:

— Спасибо. Теперь твоя очередь!

Очень скоро он вернулся с принадлежностями для бритья и расположился за рабочим столом, приставив к нему один из стульев. Палашов брился спиной к Миле. Она гладила боком к нему. Он надел рубашку. Потом оба принялись за приготовление завтрака.

Звон посуды, стук приборов, скрип створчатых столов, шарканье ног, кряхтенье стульев по полу, шипенье сковороды, поскрипывание половиц — всё это были брызги звука в море тишины, наводнившей терраску, а шелест листьев и пение птиц за окном являли собой берег. Если вечером Мила играла в молчанку одна, то сейчас Палашов ей подыгрывал. Оба как будто боялись съесть дохлую кошку с облезлым хвостом на завтрак, поэтому молча хрустели яичной корочкой, подстилая под неё мякиш чёрного хлеба. Они бросали друг другу взгляды мимоходом и старались сразу отвести глаза, если предчувствовали близость зрительного контакта. Это была какая-то негласная игра в параллельные миры.

Позавтракав, Палашов поднялся наверх и забрал оттуда пухлую, но не особо тяжёлую Милину сумку. Когда она помыла посуду, он почистил зубы и вынес грязную воду, выплеснув в яму за сарай. Дымок уже вовсю сновал по дорожкам и кустам. Наткнувшись на знакомого мужчину, он вильнул ему приветственно хвостом. Корова помотала головой и тупо посмотрела на следователя. Лошадь тоже была уже на посту.

Палашов вдохнул полной грудью и, прищурившись, улыбнулся солнцу. Со свежим воздухом в него проникла лёгкость бытия. «Полезно бывать здесь, — подумалось ему. — Но, к сожалению, пора отчаливать». И он отправился в дом поставить ведро и забрать вещи в машину.

Когда мужчина входил, она спускалась к нему по лестнице, одетая в оливковое платье, усеянное маленьким розовым цветочком. Оно подчеркнуло все достоинства фигуры и оставило открытыми колени. Ноги красиво оплетали кожаные лямки белых босоножек. Евгений остановился и удручённо посмотрел на неё. «О, ходячая провокация! — воскликнул он про себя. — Ей не удалось меня застрелить, сжечь, и она решила просто свести меня с ума. Господи, о чём она вообще думает? Я и так слюнями истекаю. Издевается?» Выражение его лица, видимо, было настолько необычным, что она замерла на средней ступеньке, прижимая к груди тубус и белую дамскую сумочку, висящую на правом запястье, и подняла брови.

Поневоле пришлось ему отведать дохлой кошки, открыв сердитый рот:

— Ты всегда так одеваешься в дорогу?

Удивление её возросло, и она зашевелила без того открывшимся ртом:

— Да. Я так хожу в Москве. А в дорогу одеваюсь в московскую одежду.