Ваниль и карамель

— Не бойся, — шепнула Тома мне в самое ухо. И когда успела подойти, ведь только что у самой двери была? Легкое прикосновение к спине, успокаивающие поглаживания. Не помню, чтобы когда-нибудь видела ее такой терпеливой. — Эрик любит тебя. Ты будешь счастлива. Поезжай. А когда вернешься, я тебя разрисую. Это будет самый красивый рисунок из всех, что я наносила, обещаю.

Отражение еще раз кивнуло — на этот раз увереннее. Наверное, потому что я кивала вместе с ним.

Я никогда до этого не ездила с Тамарой. Тогда еще, во время беременности и после, с Аланом, нас всегда возил Роберт. Осторожничал, не гнал и постоянно смотрел по сторонам.

Тома лихачила. Резко выворачивала руль, с силой жала на газ и развивала бешеную скорость на центральных улицах. То ли это, то ли предстоящее венчание повлияло, но на крутых поворотах я зажмуривалась и от страха вжималась в сиденье. Мерцали огни ночных витрин, ветер врывался в открытое окно, и кожа от холода покрылась противными мурашками.

У дома, где находился источник скади, были припаркованы две машины — синий «Ауди» Роберта и внедорожник Эрика.

— Когда вернетесь, я тебя разрисую, — в очередной раз напомнила Тамара и изнутри открыла мне дверцу. Не разгибаясь, пристально осмотрела меня, словно пыталась выискать невидимый изъян в макияже или прическе, а когда не нашла, удовлетворительно кивнула: — Ступай.

На улице было холодно, даже морозно. Порывистый ветер пробирал насквозь, а тонкий шелк совершенно не защищал. Впрочем, я почти не чувствовала этого — разве что мышцы свело и идти было трудно. Или я настолько боялась?

Ошибка, если это она и есть, станет для меня фатальной. И слово «никогда», в которое не верила Лара, превратится для меня в палача.

Если это ошибка… Как понять?

Вдруг через несколько лет мы осознаем, что совершенно чужие друг другу? Вдруг Эрик полюбит другую? А если я полюблю не его? А может, мы оба… Что тогда?

У самой калитки я остановилась. Глубоко вдохнула. Где-то вдалеке включилась сигнализации, свет фонаря в двух метрах от меня погас, затем снова вспыхнул и замерцал.

Ты сама этого хотела, помнишь?

Теплые руки на плечах. Взгляд слегка ироничный, прищуренный, отчего в уголках глаз появляется сеточка мелких морщинок. И сами глаза редкого цвета — глубокие и прозрачные.

Я перешагнула границу, защищающую землю от чужаков, ступила во двор. Туфли на тонкой подошве совершенно не защищали от холода. Я судорожно терла пальцы рук, они онемели и не слушались.

Когда он спит, он милый. Раскидывается на кровати, так, что мне нет места. Я сижу в глубоком, мягком кресле и смотрю, не в силах оторваться, как он спокойно дышит…

Пересекла просторный двор, шагнула к дому. Пять ступеней. Дверь.

Трясущаяся рука легла на ручку…

Синий. Он любит синий. И морепродукты. Когда он нервничает, я могу успокоить. Сажусь сзади, распускаю мягкие, как шелк, волосы, и провожу по ним пальцами. Он закрывает глаза и жмурится. Громко дышит. А потом оборачивается, обнимает меня и мы молчим. С ним не нужны слова.

Я зажмурилась и потянула ручку на себя.

Он заразительно смеется — громко, раскатисто. А от его улыбки становится теплее. Шершавый подбородок с ямочкой. Большие ладони, в которых мои просто тонут.

В коридоре темно, и приходится идти на ощупь.

Я родила ему сына.

Я толкнула дверь и вошла в комнату.

Повсюду свечи. Скади очень почтительно относятся к огню, и он занимает почетное место в их ритуалах. Как и запахи. Сейчас тут особый букет. Иланг-иланг и лилия. Легкий сандаловый шлейф.

Роб одет в белое, как и я. В руках — распахнутая книга. Он вне круга, у стены, тени от огня заползают ему на плечи и цепляются за рясу гибкими лапами. Душно. Вокруг все в тумане от аромасмесей, что дымятся в углу, в старинной лампе.

— Сними обувь, — велит Роб, и я послушно разуваюсь. Влажный пол холодит ступни. Ступни — единственное, что я чувствую. Остальные части тела больше не подконтрольны.

Эрик в кругу. В черном, как и тогда, когда я впервые увидела его. Рубашка наполовину расстегнута, волосы распущены и отливают золотом в ярком свете ритуальных свечей. Он серьезен. Смотрит на меня, и по взгляду не поймешь, светлы ли его мысли. В потемневших глазах — что-то глубокое, опасное, обжигающее. И кожа горит там, где ее касается этот взгляд.

Он пахнет карамелью…

— Присядь в круг, — приказывает Роберт.

Я близко. Дыхание прерывистое, и руки дрожат. Вверх по коже ползет, извивается, впитывается в вены тепло. Я смотрю в глаза Эрику и стараюсь не потерять сознание. Все плывет — стены, потолок, свечи в витиеватых канделябрах, Роб в белом, до пола, балахоне. Очертания становятся нечеткими, голову заполняет туман, сандал проникает в мозг и дурманит.

— Ты очень красивая, — шепчет Эрик, и его голос дрожит. Все вокруг дрожит, даже воздух. Покрывается рябью и вибрирует.

Роберт говорит слова. Они сливаются в низкий, непрекращающийся гул. Колени давит жесткий пол, я смотрю на очертания круга и на знаки стихий. Вода на западе. На севере — воздух. Восточное пламя и южная земля. И вот уже не Роб — боги шепчут мне в уши, но я не понимаю ни слова.