Ванька-ротный

Я не настаиваю. Я знаю его склад души, характер и привычки. Сигарета погасла и он лежит, подложив руки под голову. Это мы с ним обсуждаем задачу и обобщаем данные о немецкой обороне. Он молчит. А мы вроде как бы мысленно обсуждаем план поиска на завтра.

— Говоришь, траншея по самому краю оврага идет?

— Идет!

— Немцы ночью ходят по траншее?

— Движения ночью нет!

— Ты хочешь сказать, что немцев в траншее не видно? Может, вообще их там нет?

— Есть! Вроде стреляют!

— Стрелять могут и из глубины обороны! И не везде, не по всей траншее сидят? У них солдат не хватает. Как ты думаешь?

— Тоже, так думаю!

— Траншею им рыли заранее саперные части. Рубеж заняли, а солдат на всю траншею могло и не хватить. У тебя возражения есть?

— Нету!

— Ты спишь, что ль? Или не желаешь говорить?

— Нет, я так!

— Ты будешь молчать! А я буду язык трепать?

— Я думаю капитан! А ты давай говори!

— Я тоже думаю, и хотел бы твое мнение знать. А то, что я не скажу? ты в ответ:

— Ну! Да! Конечно! И вроде так!

— Если у немцев солдат не хватает, они могут заминировать часть траншеи. Ты с ребятами сунешься туда и попадешь на мины.

— Это так! — позевывая, отвечает Рязанцев.

Я встаю из-за стола. Моему терпению больше нет пределу. Я выхожу в проход блиндажа и велю часовому позвать мне старшину Тимофеича.

— Скажи ему, что по срочному делу!

Федя по-прежнему лежит на нарах и смотрит в потолок. Я понимаю, у него сейчас на душе тревога и сомнения. Он знает, что ему завтра предстоит идти в немецкую траншею. А это дело не простое! Я знаю по себе. Иногда нападает такая тоска, что от нее некуда деться и не хочется разговаривать.

По его ответам я чувствую, что у него именно такая пора.

В блиндаже появляется старшина.

— У тебя новые маскхалаты в запасе есть? — спрашиваю я.

— Есть! Товарищ гвардии капитан! С десяток абсолютно новых наберется.

— Ты вот что Тимофеич! Нужно в санроте достать штук шесть солдатских одеял. Обшить их с двух сторон чистыми простынями. Лестницу нужно заранее подготовить. Сделаешь из жердей и кругом обмотаешь бинтами. Лестница должна быть легкой и прочной. Высота — метров пять, дня через два она должна быть готова. Изготовишь ее, под навесом у себя, ее держи. Как только нужна будет, от меня получишь команду. Одеяла завтра к вечеру доставишь сюда. Мобилизуй на эту работу новеньких. А сержанта Павлова и его напарника не трогай, они завтра вместе с нами пойдут. Все ясно?

— Можно идти? — спрашивает старшина.

Я молча киваю головой в сторону Феди и пальцами показываю, что мол, нужно полфляжки водки сюда принести.

На поясе у старшины болтается обшитая сукном немецкая фляжка. Я трогаю ее и провожу пальцем по середине ее.

— Ты бы нас с Федей покормил, что ли! Я проголодался что-то ныне!

Тимофеич понимающе кивает головой, поворачивается и выходит наружу.

Так он Феде, если тот и будет просить, не даст. У нас сейчас период подготовки к ночному поиску и водку старшина никому не выдаёт. Даже те положенные ежедневно сто грамм, он сливает и держит у себя неприкосновенным запасом. Только я один могу разрешить старшине.

Через некоторое время старшина возвращается, ставит на стол налитые котелки, кладет нарезанный хлеб, сало на закуску и стучит по краю стола своей неизменной железной кружкой.

— Извините, товарищ капитан, ничего другого готового нету!

— Я вижу, старшина у тебя спиртное на поясе во фляжке болтается.

— Да так, самая малость. Валеев спрятал, а я в телеге нашел.

Я подмаргиваю старшине и киваю головой в сторону Феди.

— Федя слазь! Хватит валяться! Тимофеич опохмелиться маленько нашел.

— Слазь! Тебе душу поправить надо для пользы дела.

Федя охает, вздыхает, поднимает голову, переваливается через борт, (нары у немцев с небольшим бортом, чтобы на пол не падала солома) спускает ноги на пол и нехотя подходит к столу. На лице у него страдание и невыносимая мука. Старшина наливает полкружки, я двигаю ее к краю стола, он смотрит на нее, как змей на лягушку.

— Давай не задерживай!

Он как бы нехотя протягивает к кружке руку и запрокинув голову одним глотком опрокидывает ее. Вздохнув облегченно и привалившись к стене, он запивает из котелка, который на столе с водой стоит. Потом берет кусок хлеба и сала, держит его в руке и посматривает на меня. Я киваю головой Тимофеичу и тот наливает Феди еще порцию. После этого мы с Тимофеичем выпиваем и оставляем Рязанцеву на третий глоток. У Феди глаза глядят веселей, но он делает вид, что стесняется.

— Давай, давай, дохлебывай! Нам со старшиной и по разу хватит!

— Ну что? На душе стало веселей? Может теперь, по делу поговорим? А то у тебя на сухую разговор никак не клеился!

— Щас покурю! И обо всем поговорим!

Феди легче жить. Глядишь, перебросится словцом со старшиной. Тот тайком нальет ему полкружки. Выплеснет Федя водку в себя, и завалится на нары спать до утра. А я не мог, вот так, легко очистить свою душу от обид и всякой скверны. Всякие тяжелые мысли даже после выпивки не покидали меня.