Ванька-ротный

— Нас совершенно не интересует, какие у вас там потери. Чем больше, тем лучше, это значит, что полк воевал и мы поработали!

— Что я?

— Это я уже лишнего говорю!

— Иди, тебя зовут!

— Нет, это не тебя! Сиди и слушай дальше!

— Чего там скрывать! Кроме меня тебе никто не откроет глаза на то, что здесь происходит.

— Ты мне с первого раза приглянулся. Сразу видать, когда у человека открытое лицо.

— Вот слушай! Застелят вашими костьми нашу матушку землю и ни один человек после войны не узнает ни ваших фамилий, ни ваших могил.

— Видишь разница в чём? А мы будем живые и наши фамилии будут фигурировать в отчётах и наградных листах.

— Скажи лейтенант, за что ты воюешь? Только без трепотни! А то кого ни спрошу в полку, все патриотическими фразами прикрываются.

— Ладно, они тыловики, боятся место потерять. А ты ведь из траншеи.

— Я воюю за сытую жизнь. В молодости я жил в голоде и недостатке. Нас у матери было трое. Хочу, чтоб после войны жилось лучше и сытней.

— И ты думаешь дожить до конца войны?

— Думаю! Мы в училище с ребятами дали друг другу обещание до Берлина дойти.

— И ты веришь этому?

— Ну, а как же, конечно!

— Ну знаешь, ты всех перехлестнул!

— Иди! Вот теперь тебя зовут.

Хорошо, что немцы застряли в снегу, — думал я, шагая обратно в роту. Машины и танки у них увязли в сугробах. Мальчишки, перебежавшие фронт, рассказывали, немецкая техника встала намертво. Они её даже из снега не вытаскивают. Немецкая солдатня одета в летнюю форму. Вдарил мороз и немецкая пехота разбежалась по деревням и по избам. На улице мороз, а они на постах стоят в пилотках. Винтовки голыми руками не возьмёшь, прилипают к рукам и отдираются вместе с кожей.

У наших, считай, с осени заржавели стволы. А немцы вообще не стреляют. Наши стали ходить в открытую. Да что там в открытую! Считай, идут нахально, не пригибаясь, прямо напропалую!

7-го ноября праздник. К празднику нам выдали по сто граммов водки и по полбуханки немороженого хлеба. Это целое событие, мы отметили его от души. После праздника водку давать перестали, и наша жизнь пошла по старой колее.

13-го ноября меня вызвали в штаб полка по срочному делу. Там мне сказали, что я вместе с комбатом и командиром четвёртой роты Татариновым пойду в дивизию.

Я был удивлён. Спросил комбата, а он как обычно промолчал. Татаринов всю дорогу почему-то вздыхал и охал.

Мы шли не одни. С нами вместе в дивизию топали два солдата с автоматами и лейтенант командир комендантского взвода, как он сказал. Солдаты пыхтели, обливались потом от быстрой ходьбы и вскоре отстали. А дорога не близкая, считай километров пятнадцать. И снегу по колен, идти не легко. А мы хоть и голодные, но привыкшие к ходьбе и быстрые.

— Подождите я солдат подгоню! — сказал нам лейтенант из комендантского взвода и остановился на дороге.

— У меня нет времени ожидать вас здесь! — закричал он солдатам.

— Давай шевели ногами!

Солдаты молчком нагнали нас и мы снова пошли по снежной дороге. В дивизии нас встретили с улыбкой. Но ни одного знакомого лица. Лейтенант передал нас какому-то капитану, забрал солдат и пустился в обратный путь.

— Что это? — мелькнуло у меня в голове, — Конвой или охрана? Доставали нас, сдали и повернули домой!

Перед дверью в избу, капитан вышедший нам на встречу, вежливо попросил личное оружие, — пистолеты сдать ему.

— Что это? — подумал я.

— Для чего всё это? — спросил я его, удивленный.

— У нас порядок такой, дорогой мой лейтенант! Давайте пожалуйста ваш револьвертик!

Я расстегнул кобур, достал свой наган и положил его на ладонь капитану. Комбат и Татаринов сделали то же самое. После этого нас пропустили в избу.

Двое часовых в новых овчинных полушубках на перевес с автоматами охраняли крыльцо и дверь.

Мне велели присесть в передней, а комбата и Татаринова провели дальше. О чём с ними говорили, мне было неизвестно. Я хотел было закурить, но меня тут же одернули.

— У нас здесь не курят!

— Что за учреждение? И почему здесь нельзя курить?

— Здесь военный трибунал, а не учреждение! И вам, пока вы здесь сидите, курить не полагается!

— Как! — вылетело у меня от неожиданности.

Дверь во внутреннее помещёние открылась, и меня пригласили войти. Я, ничего не думая, спокойно сажусь на заднюю лавку у стены. Капитан подходит ко мне и обходительно просит пересесть на переднюю лавку.

— А мне сюда зачем? — спрашиваю я. Мне сзади смотреть удобней.

— Вы, лейтенант, уже не свидетель.

— Кто же я такой?

— Вы, как и они, подследственный и участник.

— Какой участник? В чём я участвовал и где?

— Давайте помолчим! До вас очередь дойдёт, суд во всем разберется.

Капитан легонько, подтолкнул меня вперёд и, положив руки мне на плечи, кивнул головой на свободное место |на передней лавке|. Я, не думая ничего, послушно опустился.

— Вы видите, что я с вами обращаюсь не как со взятым под стражу, а совсем наоборот! — шепчет он мне, усаживаясь сзади.

— А чему я собственно участник, — спрашиваю я его в свою очередь в полголоса.

— Не волнуйтесь лейтенант, не надо, не торопитесь. Держите себя достойно. Вы ведь офицер! Сейчас во всём разберутся и вынесут справедливое решение.