Ванька-ротный

Нужно взять себя в руки, — решил я. И тут же стал вспоминать, когда пришёл приказ из дивизии о назначении меня на должность командира роты. На берегу Волги я был командиром взвода. Ночью всё было по-прежнему. На Тьме я исполнял обязанности командира роты, но в должности утвержден ещё не был. Перед праздником за три дня, когда мне объявили, что мне положено иметь ординарца. Вот когда я получил эту должность официально. За десять дней до суда. Да, должность командира роты и пять лет судимости условно в придачу. Теперь после суда я должен проявить мужество и стойкость, не пасть духом и не поддаться апатии. Иначе, спрашивается, для чего меня осудили!

Я возвращался назад вместе с лейтенантом Татариновым. Мы шли молча и почти всю дорогу курили. Хорошо, что нынче ранняя зима, навалило много снега, перекрыло дороги. А то драпали бы мы до сих пор. У меня не было ни протеста, ни озлобления, даже возмущения к совершенной несправедливости. Я получил неожиданный удар и ещё не осознал, что произошло, что случилось.

Татаринов отвернул по тропинке в сторону, и мы разошлись по своим ротам. Когда, я спрыгнул в свою траншею, она мне показалась незнакомой и какой-то чужой. В траншее, как прежде, сидели солдаты, чего-то жевали и дымили махоркой. Им некогда было открыть рот, для разговоров между собой.

Я не стал рассказывать своим солдатам о случившемся. Суд придавил меня, придавил мою личность. Много дней я молчал и хмурился, часто вздыхал и не отвечал на вопросы. Телефонист меня звал к телефону, я подымался и уходил в другую сторону траншеи, садился где-нибудь в углу окопа и курил.

Вечером меня разбудил старшина. Он чутьём понял, что у меня большие неприятности. Старшина осторожно предложил выпить. Сегодня в роту по норме выдали водку. Он налил мне два раза, я с жадностью и отвращением проглотил содержимое кружки. Выданная водка отдавала сивухой и привкусом керосина. Я вернул старшине пустую кружку, сплюнул на снег и положил в рот кусок мороженого хлеба. Его сразу не съешь, его приходится долго сосать. Теплая жижа побежала вниз по пищеводу. Водка обожгла что-то внутри и замутилась в голове. Она помогла освободиться от гнусных и грустных мыслей. Я вздохнул и выругался с облегчением.

Солдаты тоже чувствовали неладное. Они смотрели на меня со стороны и при моём появлении тут же замолкали. Я на глазах у них за один день, как бы переродился.

Из приветливого и отзывчивого, я превратился в замкнутого и резкого. Если раньше я старался не замечать их неряшливость и недостатки, сглаживал углы и мелкие ситуации, то теперь все эти мелочи начали меня раздражать.

Делал я всё, как прежде честно и по справедливости, но перестал им прощать даже небольшие промахи.

— Отойдёт! — говорили между собой солдаты. Видно начальство им шибко недовольно. Потом, после, через некоторое время они узнали о суде, но своих мнений по этому делу между собой не высказывали. Это, как бы была запретная тема, для разговоров |и выноса своих суждений|.

Я уходил иногда куда-нибудь в дальний окоп, расслаблялся и внутренне нагонял на себя тоску.

— Милая моя Родина! Плачет твой сын! Горечью и болью душа обливается. Все мы идущие на смерть и в небытие хотим избавить свой народ от страданий и гнёта! Мы, простые солдаты своей земли, привыкшие к нищете и голоду, всё на себе терпеливо вынесем и преодолеем. А вы добрые матери, утрите слезы. Вы, ожидающие в тревоге своё безмерное горе. К вам обращают свои мысли и надежды дети, когда они идут умирать!

Смерть, это яркий и последний безумный миг, когда солдат подходит к своей черте и наступает пелена чёрного и вечного мрака!

Глава 6. В траншее на Тьме

Ноябрь 1941 года

Прошло несколько дней, на душе отлегло, и жизнь вошла в обычный окопный ритм. С вечера траншея оживала, в сумерках солдаты вылезали из своих нор, поднимались медленно на ноги, разгибали спины. Одни рысцой бежали в укромные места, другие, гремя котелками, спускались к реке за водой, третьи растопляли [принимались топить] свои печурки. Потом в траншее появлялся ротный старшина со своим помощником солдатом, у которого за спиной на широких постромках висел термос с баландой. Солдат снимал термос и ставил его на дно траншеи. |термос с солдатской мучной похлёбкой, а| Солдатская мучная похлебка билась о стенки термоса.

Старшина бросал мешок с гремящими, как булыжные камни буханками хлеба себе под ноги и не торопясь разливал по котелкам полутёплую похлёбку, бросал на руки солдату замёрзшую буханку хлеба на троих, сыпал в подставленные пригоршни щепотью махорку, раскладывал на кучки колотый сахар и кивал головой. Мол, бери любую, разумеется на пятерых.

Котелок баланды на двоих, буханка хлеба на троих, щепоть махорки на одного, а кучка сахара на пятерых, такая у него была принята раскладка.