Варенька

Назвав Александра Константиновича Заречного лучшим другом своего отца, Маруся не оговорилась. Многие годы совместной работы, взаимного расположения связывали этих двух людей, разных по возрасту, по характеру, разных по прожитой жизни.

Леониду Петровичу Логовскому не было еще шестидесяти, но выглядел он значительно старше своих лет. Трудное досталось ему детство. Родился он в тот самый год, когда в русско-японскую войну, где-то на фронте, в Маньчжурии, убили отца. Несколько лет спустя его мать приглянулась какому-то барину, уехала с ним и как в воду канула. Остался пятилетний Ленька один с пьяницей дедом. До полудня старик крепился, сапожничал, а потом напивался и шпандырем бил внука. Дни кончались одинаково. Одуревший от хмеля дед садился на свой старый табурет с провисшим, до блеска залосненным сиденьем из тонких ремней и горько плакал. Затем он подзывал к себе внука, усаживал его перед собой на низкий верстачок, заваленный колодками, обрезками кожи, жестянками с гвоздями, и докучливо спрашивал:

— Зачем ты, Ленька, живешь на белом свете? А?… Зачем тебе жизнь дадена? А?

Ленька молчал и с боязнью следил за грязными, мокрыми от слез кулаками деда, чтобы вовремя увернуться от того особенно страшного удара, которым заканчивался этот вопрос.

— Тоже жить хочешь, сучий сын? — вскрикивал вдруг дед и одним махом сшибал внука с верстака.

Ленька летел в угол, а старик валился на освободившееся место, что-то долго и невнятно бурчал, постепенно сползал на пол и, скорчившись, засыпал. Во сне он часто стонал и яростно скрежетал зубами.

О бесследно исчезнувшей дочери старик говорил очень редко, причем никогда не осуждал ее.

— Жизнь такая, — беспомощно разводил он руками и высоко поднимал свои худые, угловатые плечи.

Вообще, о чем бы старый сапожник ни рассуждал, разговор его всегда сводился к вопросу о жизни. При этом вид у старика становился такой, будто он понял, что его кто-то в жизни здорово обманул, но дед не успел еще найти виновного и потому не знал, с кого спросить.

К восьми годам Ленька бойко владел шилом, дратвой, молотком, подметки приколачивал не хуже самого деда. Почуяв во внуке надежного помощника, старик теперь напивался с утра. Но дрался только поздним вечером, когда усталый Ленька едва добирался до брошенного в углу половичка, служившего постелью.

В редкие часы просветления дед садился рядом с Ленькой за верстак и, словно соскучившись по работе, трудился с каким-то ненасытным упорством. Но скоро он сердито отбрасывал молоток в сторону и долго глядел на внука своими маленькими, бесцветными, постоянно слезящимися глазами.

— Как жить будешь? А? — тяжело переводя дыхание, спрашивал он. — Теперь вон в грамоту ударились. Тебе бы ее. А?.. Вот смотри. — Он брал нож и острым концом старательно выцарапывал на куске кожи корявые, пляшущие во все стороны буквы. — Вот это есть аз — в грамоту лаз. Это буки — букашки, это — веди — таракашки, глаголь — кочерыжки, добро — о двух ножках…

На этом знание дедом азбуки кончалось. Не то сельский пономарь, когда-то учивший его, не все рассказал, не то дед с годами забыл.

И все же Ленька запомнил эти буквы. С огромной радостью он узнал их на длинной железной вывеске, которая красовалась над торговым домом «Бобрыщев и К°», куда дед обращался за товаром.

— Букашки, — довольный своим открытием, улыбнулся Ленька стоявшему напротив дома усатому городовому. — И даже две!

— Я тебе дам — букашки, — пригрозил усач и больно хлопнул Леньку по затылку. — Пошел вон!..

Запомнилось Леньке одно февральское утро.

Во дворе большими сугробами лежал снег, но высоко поднявшееся над крышами солнце светило так ярко, что глазам было больно смотреть. Морозило крепко, однако в воздухе чувствовалось приближение весны, пахло землей и деревьями. С колоколен несся ликующий трезвон. По улицам ходили толпы народа с красными флагами и пели очень красивые, но незнакомые Леньке песни.

— Эх, жизнь, — вздыхал мрачный дед и безжалостно теребил свою жиденькую, седую бороденку, — всегда ты мимо ртов наших. Ишь, царя скинули! А мне какая от того корысть? Бог высоко, царь далеко — все меня не касаемо. А вот к Бобрыщеву Мефодию Капитоновичу мне не миновать идти с поклоном. Отпустит кровопивец мой товару в кредит — будем жить, откажет — ложись и подыхай. Вот она жизнь где!..

Октябрьскую революцию старик воспринял враждебно. Торговый дом «Бобрыщев и К°» закрылся, хозяин поспешно уехал из города. Теперь не к кому было идти с просьбой отпустить товар в кредит под проценты.

— Всему конец, — беспомощно жаловался он внуку и всхлипывал: — Как жить будешь? А?

В середине лета дед умер.

С его смертью и без того редкие заказы на ремонт обуви совсем прекратились. Заказчики перешли к более солидным мастерам. Чтобы не умереть с голоду, Ленька зачастил на железнодорожную станцию, где иногда удавалось выпросить у проезжающих солдат кусок хлеба.

Однажды, когда особенно не везло и в желудке, кроме нескольких кружек воды, ничего не было, голодного и злого Леньку случайно задел локтем проходивший по перрону моряк.