Варфоломеевская ночь: событие и споры

Утром разнеслась весть, что расцвел сухой боярышник на кладбище Невинноубиенных. Толпы парижан желали убедиться в этом чуде. Смысл его был очевиден — Бог показывает, что католики начали святое дело. Резня продолжалась еще неделю, перекинувшись из Парижа в некоторые провинциальные города (Бордо, Тулузу, Орлеан, Лион). Полагают, что в Париже погибли около 2 тыс. человек — гугенотская знать и члены их семей, парижане, подозреваемые в кальвинизме. Общее число погибших по всей Франции в погромах конца августа — начала сентября составляет не менее 5 тыс. человек.

Большой интерес вызывает реакция короля и его правительства. Уже утром 24 августа король отдает приказ о немедленном прекращении беспорядков. Затем утверждает, что все случилось по его воле. Но не аннулирует прежний Сен-Жерменский мир, а, напротив, подтверждает его статьи о религиозной свободе на специальном заседании Парламента, отменив лишь право гугенотов иметь собственные крепости и собственные войска. В письмах, разосланных протестантским государям, правительство и близкие к нему публицисты утверждали, что король не покушался на религиозную свободу подданных. Речь шла о ликвидации гугенотского заговора против короля. Но вмешательство парижской черни привело к излишнему кровопролитию. В Рим и Мадрид Екатерина Медичи писала, что случившееся есть осуществление давнего ее плана восстановить католическое единоверие в стране.

Варфоломеевская ночь не принесла выгод королевской власти. Война вспыхнула с новой силой, средств для ее ведения в казне не было, международное положение складывалось весьма неблагоприятно для правительства. Четвертая религиозная война была закончена на весьма выгодных для гугенотов условиях, но и этот мир был лишь краткосрочной передышкой.

Известия о Варфоломеевской ночи были с радостью встречены в Риме и Мадриде и вызвали озабоченность в Англии, Германии и Польше. Даже царь Иван Грозный осудил избиение мирных подданных[1]. Внутри страны кальвинистское дворянство и города оказали ожесточенное сопротивление католикам. В ходе последующих войн правительство вынуждено было идти им на уступки. Но гугеноты взяли курс на создание практически независимого государства на юге и юго-западе Франции. Многочисленные публицисты — «монархомахи» — осуждали сам абсолютистский монархический принцип правления, настаивая на идее народного суверенитета. Среди католиков также оформилось движение «политиков», недовольных убийством лучших людей королевства и всевластием Гизов. Даже самые рьяные католики стремились избежать повторения Варфоломеевской ночи, страшась разрушительной силы народного бунта.

Эти факты являются общепризнанными, подтвержденными массой разнообразных источников — мемуарами, свидетельствами очевидцев, памфлетами, донесениями дипломатов и официальными документами. Казалось бы, все настолько ясно, что историки в дальнейшем могут лишь уточнять некоторые детали, вроде определения точного числа жертв или того — действительно ли на домах жертв заранее проставлялись белые кресты (утверждают, что католики не ставили их на домах, где расположились гугеноты, — у чиновников дворцовой службы и так были на руках необходимые списки, поскольку прибывшие гугеноты становились на довольствие при Лувре. Образ крестов возник в гугенотских описаниях позже как реминисценция из Библии — они отождествляли себя с еврейскими младенцами, вырезанными в Египте фараоном).

Создается впечатление, что историкам известно почти все о фактической стороне события и трудно ожидать, что удастся раздобыть какой-либо источник, который заставит пересмотреть устоявшиеся взгляды. И все-таки вокруг Варфоломеевской ночи вот уже несколько сотен лет не стихают споры. Они ведутся по поводу различных ее интерпретаций.

Остановимся на некоторых из них.

Первая, «классическая», возлагает основную ответственность на правительство, главным образом на Екатерину Медичи. В своем крайнем виде эта версия была высказана еще в гугенотских памфлетах. Королеве приписывалось давнее желание истребить гугенотскую знать, да и вообще всех аристократов. Выполняя свой замысел и волю испанского короля, она организовала чудовищную западню для гугенотов, чтобы установить тиранию по образцу Турции или Московии — яркий образец беспринципности итальянцев — учеников Макиавелли. Эта концепция была оживлена в трудах историков середины XIX в., в частности страстного Жюля Мишле[2]. В той или иной степени к формированию этого стереотипа приложили руку такие талантливые люди, как Бальзак, Дюма, Мериме, Генрих Манн. Ныне он воспроизводится в исторических экранизациях и популярных изданиях, да и в учебниках. По существу такое видение событий и легло в основу романов Дюма.