Варфоломеевская ночь: событие и споры

Но Муниципалитет был склонен считать, что он и есть город в его корпоративной тотальности, подобно тому, как Парламент был политической персоной короля в отсутствие его телесной персоны. Претензия Парламента на монополию представлять всех "людей мантии и пурпура" являлась церемониальной традицией политической философии, отводившей юстиции главную королевскую функцию. Кредо корпоративной концепции королевства с наибольшей силой было выражено в знаменитой ремонстрации Карлу VIII в 1489 г.: "Короли держат свое королевство непосредственно от Бога и не знают иного суверена, кроме Него. Посему они, будучи хранителями Его правосудия, каковое есть предуготовление к Божьему трону, quare justicia et judicum preparatio sedis tue, повелели создать один-единственный суд unum solium judicii, a именно единственную суверенную курию, курию Парижского парламента… Парламент состоит из ста человек, где король собственной персоной суть глава и первейший из судей, двенадцати пэров Франции, как клириков, так и мирян, королевского канцлера, четырех президентов, восьми мэтров-докладчиков и прочих советников, которые все вместе составляют мистическое тело из мирян и клириков, наделенных авторитетом сенаторов, представляющих персону короля. Ибо сие есть последняя инстанция и суверенное правосудие королевства Франции, истинное местопребывание власти, великолепия и величия короля"[316].

Эти идеи образовывали становой хребет парламентского дискурса: в 1553 г., например, когда Курия косвенных сборов пожелала участвовать во время шествия в Сен-Дени, одевшись в пурпурные тоги с меховыми капюшонами, Парламент подал ремонстрацию королю, в которой утверждал, что "лишь парламентской суверенной курии, учрежденной Карлом Великим, по образу ста сенаторов Рима, каковая суть образ и представительство короля, надлежит носить указанные пурпурные мантии и подбитые мехом капюшоны"[317]. В 1571 г. президент Сегье красноречиво убеждал Карла IX, что Парламент суть не простая корпорация наподобие других, но важнейшая составляющая политической персоны короля: "В Парижском превотстве говорит парижский прево, в Палате счетов говорят люди счетов, а в этой курии говорит лишь один Карл, Божьей милостью король Франции. Вы, Сир, есть глава Парламента, являющегося Вашим телом"[318].

То, что и Парламент и королевство в равной мере являются телом короля, в силу сходства логики Парламента и Муниципалитета (как городской корпорации, "тела города"), позволяло последнему приписывать себе столичный статус. В рамках концепции "мистического тела" город и Парламент приписывали себе схожие функции корпоративного представительства, однако подлинного взаимопроникновения этих ролей не происходило.

Эти притязания определяли порядок парижских процессий. Традиция предписывала Парламенту как инкарнации мистического тела королевства шествовать бок о бок с "городским корпусом" как с воплощением мистического тела столицы королевства. Обе корпорации были воплощением regnum.

Изменения парижской церемониальной системы вызывались попытками ее пересмотра, предпринимаемыми со стороны различных общин, которые не довольствовались "централизованным" способом утверждения их привилегий в рамках только городской или только парламентской корпорации. Это происходило оттого, что логика системы делала из церемониальной инкорпорированности ключевой элемент инкорпорированности политической. Ведь самостоятельное появление на публике отдельной корпорации означало ее самостоятельное участие в общей демонстрации трансцендентной символики всей общины, что закрепляло вечный характер этой корпорации и, следовательно, вечный характер ее привилегий.

Церемониал служил, таким образом, не только делу консолидации общих городских привилегий, обеспечивавших права всех парижских буржуа, но и достижению особых привилегий отдельных корпораций, ценимых гораздо выше первых. Церемониал "участвовал" в той погоне за привилегиями, которая придавала динамику "обществу корпораций", вызывая столь характерные "местнические" споры.