Варфоломеевская ночь: событие и споры

Система процессий в Париже переживала ту же эволюцию, что и во Флоренции, где в XVI в. церемонии начали в большей степени демонстрировать статус отдельной группы, чем публичную структуру общины в целом[326]. На смену корпоративной репрезентации universitates пришел иерархически организованный кортеж отдельных корпораций, свойственный "обществу рангов" ("société d’ordres"). Утверждение существования всеобщей привилегии отныне оттеснялось на второй план ритуальным провозглашением привилегий отдельных корпораций. В итоге уходило в прошлое понятие о монопольном представительстве, которое составляло становой хребет органицистской концепции, соединяющей короля и королевство в единую сущность.

Как и корпоративный католицизм, городской общинный порядок переживает полную перестройку в XVII в. Человек в первую очередь становится верен наиболее близким себе группам — ремесленной корпорации, конфрерии, приходу, кварталу и лишь во вторую очередь, опосредованно — муниципальному корпусу как общей репрезентативной сущности. Эпоха, начавшаяся после поражения Католической лиги, была отмечена кризисом связей между престижем человека на локальном уровне и его приобщенностью к центральной власти, к аппарату монархического государства или к клиентелам могущественных вельмож. В этом противоречии было не так много принципиально нового. Но если определить общее направление эволюции, то оно состояло в разрыве корпоративной взаимосвязи, позволявшей различным фракциям парижан вести диалог используя трансцендентный образ города как мистической общины[327].

Заключение: какой смысл следует придать термину "ритуальная революция"?

Изучение "торжественных въездов" и процессий-месс позволило понять, что они были двумя формами трансцендентной связи, предлагаемой горожанам корпоративным католицизмом: связи с Богом и связи с королем. Церемония "въездов" могла адресоваться:

— королю и королеве, дофину и дофине, проходя по символическому пути, связывающему аббатство Сен-Дени с главной церковью Нотр-Дам через аббатство Сен-Лазар и ворота Сен-Дени;

— полномочным представителям суверенной власти — губернаторам и генеральным лейтенантам (они выбирали ворота для въезда по своему усмотрению), а также посланцам иной наивысшей власти — папским легатам, которых встречали в предместье Сен-Жак;

— епископам Парижским, приветствуемым в аббатстве Сен-Марсель.

Генеральная процессия, носившая искупительный или благодарственный характер, отмечала события королевской, церковной или общинной истории. Церемониал одновременно почитал Бога и короля во имя прославления парижской общины, которая переносила собственную организацию на свои ритуалы.

И все же церемониал страдал от некоторой неполноты из-за отсутствия тождества ритуала и юридической идеи. Поэтому наш анализ вскрывает некий парадокс: в отсутствие идеального типа парижская церемониальная система начала терять свой смысл сразу, как только обрела его. Сформировавшись в нелегких условиях в XV в., она вырабатывала свою репрезентативную логику (разделяемую как городом, так и Парламентом) при Карле VIII и особенно при Людовике XII, который, возможно, и обязан своим титулом "отец народа" молчаливому признанию корпоративной концепции королевства. Но с тех пор традиция не изобрела ничего нового, и парижский церемониал повторялся вплоть до Карла IX. Этот король предпринял впечатляющую попытку восстановить корпоративное согласие при помощи церемониального цикла 1571 г., когда он организовал свой запоздалый "торжественный въезд" и процессию возвращения реликвий в Сен-Дени. Но Варфоломеевская ночь означала крушение этой мечты[328].

Генрих III порывает с традиционной церемониальной системой, и разрыв был закреплен при Генрихе IV. В ходе этой ритуальной революции меняет свой смысл сама дефиниция "парижский буржуа". "Персональная" компонента этого понятия, подчеркивающая связь с королем как с источником любых привилегий, возобладала над "реальной" компонентой, выражавшей связь с городской территорией. Ранее эта "реальная" связь сплачивала горожан вокруг церемониальной системы как метафорического выражения самовоспроизводящихся городских привилегий и свобод, которые не зависели от воли того или иного монарха[329]. "Реальность" городской привилегии покоилась на убеждении в том, что город "не умирает никогда", по аналогии с "политическим телом короля". "Персональная" концепция привилегий буржуа не имела ни подобных оснований, ни подобных политических последствий.