Варяг

Мстислава, как только оправилась после родов, уехала вместе с дочерью к своей родне и, видимо, не собиралась возвращаться. Слишком памятно ей оказалось то светлое августовское утро, когда муж вошел к ней с налитыми яростью глазами и железной рукой схватил за горло. Чудом спаслась, что и говорить!

Эрик нимало не огорчился отъездом жены. За последнее время никто не стал ему нужен, а уж дражайшая супруга тем более. В Киеве ходили слухи, что княжеский воевода повредился в уме. И раньше-то был нелюдим, а теперь и вовсе не разговаривает с людьми, никого у себя не принимает, и сам ни к кому не ходит. Князь, зная участь воеводы, не тревожил его, к службе не призывал.

Целыми днями лежал Эрик в опочивальне, лицом к стене. Завел себе этот обычай с тех пор, как вернулся с казни. Пролежал тогда целые сутки, наконец изголодался и кликнул ключницу. Но не пришла на зов старая бабка Преслава, верная служанка. Пришла, не спеша, глупая толстая девка и, робея, едва выговорила, что бабки и след простыл – неведомо куда исчезла, собрав нехитрые пожитки, а с нею и Нюта, и Дар, и малютка-правнучка.

Эрик молча выслушал известие и повернулся опять к стене. Приезжал кто-то из старших бояр, просил воеводу прийти в разум, вернутся к делам. Наехала сестрица. Долго плакала на груди у Эрика, но тот отстранил ее спокойно, улыбнулся, сказав: «Ну-ну, ничего». Так и уехала, не поговорив с ним по душам.

Какие мысли занимали разум воеводы в то время, пока в бездействии находилось тело? Какие грезы проносились в душе его? Неведомо. Но говорили холопы и просто прохожие люди, что неспокойно ему было в опочивальне своей. Ночами часто видели у него в оконце свет. Черная тень металась по комнате, доносились оттуда сдавленные мольбы и рыдания. Кто знал, говорили: скорбит воевода о своей подруге, рабыне-фряженке, что сжили со свету злые люди. Говорили и иное, да то были досужие выдумки. Вроде бы странные звуки доносятся ночами из терема воеводы, и не одна тень видна в окне, а много. Багровые всполохи видели люди и слышали, что с кем-то говорит Эрик, и этот невидимый собеседник отвечает ему гласом ужасным...

Но все было ложь, ложь, выдумки досужей дворни! Как-то поутру решил все ж воевода прервать свое затворничество – видать, решился на что-то. Выбежал из опочивальни, да не мрачный и страшный, как в последние дни, а светлый, веселый, в новом платье, что только для праздников было приуготовлено. Велел запрягать, в ожидании нетерпеливо расхаживал по двору. Смотрел вокруг и насмотреться не мог.

Несказанно прекрасна была та осень. Небо над Киевом было чистым, безоблачным, и по-летнему жарко пригревало солнышко. Только к вечеру подбиралась стужа, и на зеленоватом закатном небе загорались яркие звезды. Их очень много падало в тот сентябрь – ночами все небо прочерчено было сверкающими следами упавших звезд...

Возничего Эрик не взял, сам схватил поводья и, гикнув, помчался в родные пределы – в гости к матери. С того страшного дня, как узнал Эрик о смерти Лауры, не виделись они. Ирина приезжала, правда, чтоб проводить невестку, да Эрик не вышел к ней – затворился в опочивальне. Тогда только, словно почуяв что-то, выглянул в оконце и увидел мать. Как потерянная, ходила она по саду. Остановилась под кустом калины, что горел яркими, вызревшими уже ягодами, сорвала одну. Сморщилась – горька, знать, была ягода. И пошла какой-то новой, старческой походкой, скорбно склонив плечи.

Теперь Эрик ехал к ней. Все, о чем думал он, все, что перенес за время своего добровольного заточенья, свелось к одному: жизнь кончена. Не осталось в ней надежды и радости, ни капельки. Что ж, может, это и к лучшему. Был ведь когда-то и он, Эрик. Порадовался – и будет. А теперь одна у него заботушка – сын, Лаурой от него рожденный. В нем одном теперь счастье и радость.

Пока изживал свою муку, словно позабыл о сыне. Да и не позабыл вовсе, а просто места ему не было в сердце, наполненном страданиями. Теперь же жизнь свое взяла. Нужно ехать к матери – не зверь же она, не скроет, куда дела младенца. В том, что он жив, Эрик не сомневался.

За раздумьями словно и не заметил, как дорога привела к материнскому терему. Да и хорошо вышло, что так задумался, иначе бы беспременно припомнил, как первый раз и последний вез этим же путем Лауру. Какой же забавной была она тогда! Не Лаура последних недель их жизни – спокойная, уверенная, а испуганная девочка в роскошной шубе, ни языка, ни обычая здешнего не знавшая...

Эрик спешился, огляделся. Здесь все было вроде по-прежнему, да и не совсем. Старела мать, ее хозяйского догляду не хватало, чтоб следить за хозяйством. Забор покосился, свиньи бродят по саду, а выгнать некому. Из погребка выбежала босая девчонка, в подоле рубашонки – огурцы. Увидев разряженного господина, взвизгнула, сверкая грязными пятками, кинулась бежать. Гулко забухали в тереме двери, послышались голоса.