Варяги и Русь

Часто, сидя за княжеским столом, когда другие веселились, он был мрачен как ночь. Все замечали это, в особенности Владимир и Руслав, который так подружился с Извоем, что слушался его как отца.

Однажды, ранним утром, князь выехал на охоту с Извоем и Руславом и другими дружинниками; Извой был бледен и, как всегда, печален. Казалось, что его лицо никогда не озаряла улыбка. Видя его в таком грустном настроении, Владимир ласково обратился к нему:

— Скажи ты мне, Извоюшка, почему ты всегда такой угрюмый и почему в тебе произошла такая перемена?.. Мне помнится, ты прежде был веселее… Нет ли у тебя какой кручины, гнетущей твое сердце, али, быть может, красная девка полонила тебя?..

— Нет, государь, сердце мое хоть и не свободно от красной девицы, но не о том кручинюсь я.

— Скажи, Извоюшка, быть может, твоему горю можно пособить… Ты знаешь, я люблю тебя и сделаю для тебя, все, что могу.

— Едва ли, государь, пособишь моему горю…

— Поведай все же, какие думы обуревают тебя?

— Поведать немудрено, государь; да что толку в том… Не знаю, поймешь ли меня? — прибавил он, бросив взгляд на князя, который приветливо улыбнулся ему.

— Попытайся рассказать, — отвечал он, — авось и пойму… Ведь ты знаешь, что голова моя не сеном набита: кое-что и я смекаю.

— Помнишь ли, государь, первую нашу встречу? — спросил Извой.

— Это под Новгородом-то?

— Да, государь.

— Как не помнить?.. Тебе я обязан возвращением Новгорода: спасибо, родной. Ну, что ж дальше-то?

— Да вот, когда я ехал к тебе, государь, через дремучий лес, со мной повстречался седой-преседой старик, и я думал, что это дедушка лесной. Мне казалось, что это был не человек, а дух. Старик этот накормил, напоил и спать уложил, но допрежь он рассказал мне, что он знал твою бабку Ольгу и с нею в Царьград ходил, где она и он приняли греческую веру. Ах, государь, если бы ты слышал, какие прекрасные слова он говорил. Я не умею их передать, но помню, что после этого он развернул книгу и много читал из нее, и то, что он читал, так и осталось в сердце моем, и я с тех пор день и ночь думаю о том и не могу доселе понять, кто мог так умно написать эту книгу.

— Что же в ней написано?

— Много, много хорошего, но не умею пересказать, князь. Он говорил о христианском Боге, о том, что Он один во всем мире, что Он нас питает и что мы всем Ему обязаны, и когда он спросил меня: куда едешь, витязь, — и я ответил ему, что еду к тебе, государь, старик оживился и веще сказал: «Он будет славен и велик, как ни один князь земли русской: Он — солнце, и лучи его озарят тьму, в которой пребывает его народ».

— Он так и сказал? — спросил князь.

— Доподлинно запомнил я эти слова.

— «Он будет славен и велик»! — повторял князь, задумавшись. — Дальше что? — наконец спросил он Извоя.

— Ничего больше, князь: он только молился своему Богу, послал тебе здоровье, благоденствие и счастье.

— Как, христианин молился за язычника! — воскликнул Владимир.

— Да, государь, христиане считают князя священной особой, и вера их повелевает молиться даже за язычников.

Помолчав некоторое время, Владимир взглянул на Извоя испытующим взглядом.

— Ты тоже христианин? — спросил он.

— Да, государь, — смело отвечал Извой, — и я горжусь этим: с тех пор, как я встретил этого старца, я стал христианином и глубоко верю в его слова, хоть еще не понимаю всего, что написано в его книге.

Они проехали несколько шагов и оказались подле старого дуба, близ которого стоял деревянный идол, а перед ним находился жертвенник, на котором дымились остатки овцы или барана. Смрад этот был неприятен князю, глаза Владимира блеснули каким-то зловещим огнем. Взглянув на жрецов, стоявших подле жертвенника, он нахмурился и хотел проехать мимо, как вдруг один из них стал приглашать его поклониться кумиру.

— Княже, — сказал жрец громко, — поклонись тому, кому ты обязан кланяться, и принеси ему свой дар.

— Ничего у меня нет для твоего божича, — отвечал, рассердясь, Владимир и хлестнул коня.

— Скинь хоть кафтан, — попросил жрец, — или шапку.

— Как же, жди… Много чести божичу, коли он станет носить княжеские шапки… Соболей не хватит. — И, плюнув от смрада, Владимир ускакал.

Зловещая улыбка исказила лицо жреца, он пробормотал:

— О, боги! простите его!..

— Князь, кажется, подпал под влияние этого молокососа-христианина, — произнес другой.

— И князь держит его при себе? — с ужасом воскликнул Божерок.

Он стремглав бросился вслед за князем, но тот заперся у себя и весь день не выходил. Думая о том, что говорил ему Извой, он вместе с тем начал припоминать как Ольга ездила в Царьград, как затем учила его христианской вере. Вероятно, некоторые из его жен были правы, говоря, что он ходит во тьме; но он все-таки не мог еще решить вопроса, какая вера лучше: греческая или языческая, в которой ему так не нравились жертвоприношения, распространявшие зловоние, и нравилась свобода по отношению к женскому полу.