Варяго-Русский вопрос в историографии

В том же 1995 г. археолог А.А.Формозов, специалист в области палеолита, мезолита, неолита и истории российской археологии, весьма энергично вступил в «спор о Ломоносове-историке» (глава его книги так и называется «К спорам о Ломоносове-историке»), Исходя из того, что представления о варяжском вопросе, творчестве Ломоносова и Миллера и, разумеется, дискуссии по диссертации последнего были почерпнуты им, впрочем, как и другими нынешними «ломоносововедами», только из такого источника как норманистская литература, то, естественно, разрешение этого спора не могло отличаться, несмотря на все потуги автора доказать обратное, оригинальностью и объективностью. К его, с позволения сказать, «новациям» надлежит отнести раздраженный и надменный тон, с элементами ехидства и высмеивания в стиле М.В.Войцеховича, уже несколько десятилетий отсутствовавший в разговоре о Ломоносове и ценителях его исторического таланта, но который скоро станет нормой в историографии. А также категоричное исключение Ломоносова из числа историков и навязывание читателю крайне негативного отношения к нему.

Традиционно характеризуя его в качестве борца с немецким засильем в Академии наук, исследователь заключает, по-норманистски «точно» ставя диагноз, что в ходе этой борьбы он потерял «взвешенный подход к проблеме», стал воспринимать «многое в ложном свете» и в его сознании возникли «фантомы», в связи с чем «он обличал не только ничтожных Шумахера и Тауберта, но и серьезных историков Г.Ф. Миллера и А.Л. Шлецера, видя в них лишь членов той же антирусской немецкой партии, хотя в эти годы Миллер был гоним Шумахером, и оба ученых способствовали изданию трудов русских авторов: Миллер - "Истории Российской" В.Н.Татищева, а Шлецер - "Древней Российской истории" самого Ломоносова». Приписав, таким образом, русскому ученому черную благодарность по отношению к своему благодетелю Шлецеру, хотя, а данный факт известен автору, издание названных трудов Татищева и Ломоносова было осуществлено уже после смерти последнего, Формозов в ткань повествования вводит императрицу Елизавету Петровну, отличавшуюся, по его словам, «редким невежеством» (историк В.О.Ключевский вообще-то называл ее «умной») и полагавшую, что профессор химии наиболее подходит к написанию русской истории, «поскольку не раз сочинял оды и обладает хорошим слогом». А итогом обращения «редкого невежества» к сочинителю од стало появление «Древней Российской истории», где Михайло Васильевич не анализирует факты, а создал панегирическую речь «с двумя заранее заданными тезисами: глубокая древность россиян и громкие успехи их князей и царей».

Утверждая, что Ломоносов хотя и интересовался родной историей «с юных лет, немало читал по этой теме, но никогда, - подчеркивает Формозов вопреки известным фактам, - не занимался в архивах, как Миллер, не анализировал первоисточники, как Шлецер». Столь же непреклонен он и в других своих выводах: что «методами критики источников, выработанными уже к этому времени за рубежом, Ломоносов не владел», что влияние на него «польской ренессанской традиции с ее "баснословием"» и идущего «в духе польской ренессанской историографии» «Синопсиса» - варианта «панегерической речи» - «было очень велико» и что в целом представления «о начале русской истории отвечали уровню полуученых-полудилетантских изысканий его времени. Все это давно пройденный этап в развитии науки». После такой характеристики Ломоносова, которого в XIX в. могли прославлять лишь только «поборники теории официальной народности» (М.А.Максимович и Н.В.Савельев-Ростиславич), не трудно, естественно, предугадать, в каком русле пойдет речь о дискуссии 1749-1750 гг. и ее главных героях.